Квестер

В общем, так: меньше слов — дешевле телеграмма! Поехала Люська в Кочегуры, продала дом, взяла деньги, тут же, в тот же день потратила их на машину-иномарку, да на ней и возвратилась. Это у неё, оказывается, было давно уже спланировано с подругами какими-то: одной — дом продаёт, у второй — машину покупает.

Вот тут-то и начался в этой истории кручёный поворот. Архип Макарыч стал Люське более не нужон, играть в любящую сноху она разом прекратила, и жизни в сыновнем доме деду не стало никакой. Стервой Люська оказалась порядочной — приёмов, как свёкра из дома выжить, знала немало. Пока Коленька дома — ещё ничего, терпимо было, а только уйдёт муж на учёбу или работу — начинался для старика ад кромешный! Олечку эта шалава против него настроила! Говорила девочке, что «деда» злой, что бить её будет за то, что она такая красивая… Словом, недолго Архип Макарыч смог продержаться, тем более что от природы гордый был, честный, да и Люськину подлость сразу понял, а выхода для себя другого не видел. Коленьке ничего не сказал, как-то взял поутру вещички свои, и — ушёл. В никуда.

Ночевал Архип Макарыч на вокзалах, в ночлежках, на трубах и в колодцах тепломагистралей. Не в Кочегуры же возвращаться: соседи засмеют! Пытался на работу устроится — да кому старик нужон! В милиции побывал, и даже в психушке! Но на все вопросы — «откуда», «как зовут», «ты кто», отвечал: «Дед Пихто». Так его Пихтом и прозвали! За упрямство деда иной раз и били: когда менты, когда «свои», бомжи. Но имени своего дед назвать наотрез отказывался и тем, и этим. А почему? А потому, что подозревал старик, что сын Коленька его ищет, а по имени — легко найти может. И узнает тогда, почему дед из их дому ушёл — правду-то скрыть будет трудно. И начнутся тогда у его Николеньки проблемы с этой стервой-Люськой: ругачки да скандалы. Глядишь — и доругаются до разводу. А куда Коленька тогда жить пойдёт, ведь квартиры у него своей нетути? Да и Оленьку он любит больше жизни: разве ж он переживёт разлуку с доченькой? Вот и молчал дед Пихто. Да за молчание — так Пихтом и остался.

Зиму кой-как перезимовал, весну пережил, а летом…

8

А летом повстречал он-таки своего Коленьку. Случайно повстречал, на улице — Воронеж город маленький. Как бросился сын к отцу, как обнял. «Папа, — говорит. — Дорогой! Куда же ты пропал, я всё, что можно обошёл, нигде тебя найти не мог! Горе ты устроил-то нам такое?» А старик всё молчал и молчал, да только слезы лились по старческим морщинам. Стал Коленька отца домой звать, а тот — ни в какую! Молчит, ничего не объясняет, но упирается, словно не домой его зовут, а на казнь лютую. Сын ничего понять не может (Люська-то, стерва, ему, видать, свою сказочку рассказала про уход отца!), плачет, уговаривает, тянет отца за рукав.… А потом, случайно, Коленька проговорился, что Люська-то с Оленькой на море уехали, отдохнуть на остаток денег от кочегуровского дома, и, что не будет их недели две…

И усталость деда взяла своё. Захотелось и поесть нормально, и поспать в настоящей постели. Словом, слабинку дал Макарыч — согласился. А уж Коленька обрадовался…

Долго ли, коротко ли — пришли, сын старика отмыл, причесал, переодел, за стол усадил, разговор начался. А какой разговор между мужиками без бутылки? Ясное дело — выпили. Коленька-то ничего, по-скромному, а вот Архип Макарыч — то ли с голодухи, то ли с нервного напрягу… — словом, перебрал по водочному употреблению. А уж как перебрал по разговору…

Когда утром он открыл глаза — жить не хотелось: и по состоянию организма, и, потому что вспомнил, как сыну всю правду о его жене вчерась по пьяни всё же сказал. Пошёл к Коленьке. Тот за компьютером сидит, чего-то шебуршит тама. Увидел отца, глаза потупил и хмуро так сказал: «Что, бать, хреново?» А Архип Макарыч видит, что хреново-то — Коленьке: от того, что вчера узнал. И страсть как ему захотелось из этого дома уйти, чтобы не видеть, как погано жизнь повернулась у всех из-за этой стервы-Люськи, да от его признания. «Налей рюмашку, — говорит он сыну. — Дай опохмелку старику, да я пойду! И не держи меня!» А Коленька ему: «Нету, бать, опохмелки! Вчерась всё выпили! Но есть кой-чего получше. Сейчас выпьешь «живой воды», а опосля поговорим!»

Вот и выпил дед водички. И, как ему потом сказали, враз помер.

Глава четвёртая

1

В это утро Пахан, после долгих размышлений, наконец, решился.

Конечно, понятия «утро», «день», «вечер» для тех, кто уже порядочно времени пробыл в Бестерленде, потеряли свой «земной» смысл: утром никто не просыпался, а ночью никто не спал — надобности не было. Но, по старой земной привычке, все дела завершали к вечеру и продолжали утром. Так что старая пословица «утро вечера мудренее» до сих пор была в ходу если не во всём Бестерленде, то, по крайней мере, в бывшем Восточном Форпосте.

И вот этим утром-то Пахан понял, что ждать тут более нечего…