La Cumparsita… В ритме танго

— Дашка, потанцуем или передумала? — второй рукой он мягко, но уверенно обнимает меня за талию и притягивает к себе. — Окажешь мне…

— Да-да, конечно, — быстро вкладываю свою ладонь, которую он мягко зажимает бионическим хватом, фиксирует и тут же ослабляет жим.

— Не больно? — спрашивает, уткнувшись своим лбом мне в бровь.

— Мягко, мужчина. Ты слишком крут, Горовой. Не можешь сделать больно. Ты тако-о-о-о-ой хороши-и-и-и-ий…

Он чемпион не только на гоночной трассе, но и на бальном паркете, да и по жизни. Пусть не придумывает, что:

«Дашка, я ни хрена не понимаю, что вообще делаю. Мне куда идти сейчас? Что это за кандибобер?».

«Слушай музыку и свое сердце» — тихо отвечала на его глупые или специально провоцирующие меня вопросы. — «Действуй по наитию, как на треке. Ты же не спрашиваешь разрешения у „Карла“ или команды, или у меня, наконец, когда усаживаешься с больной рукой за штурвал своего болида. Яр, я предупреждаю, что, если ты не прекратишь свои эксперименты на выносливость человека с ампутированной верхней конечностью, я уйду, разведусь с тобой и заберу детей!».

Он сильно злился, заводился и выполнял все, что я хотела от него увидеть в хореографических па.

«Скорость — моя любовь! Пойми, пожалуйста, и сделай скидку на то, что я не гоняю, а просто фильтрую и проветриваю застоявшуюся кровь» — шипел и закидывал меня на свое тело, как пушинку.

«А как же я? Я твоя любовь или что-то между обожаемой машиной, помехой на дороге или суперскоростью?» — стенала и скулила, немного шантажировала и нагло манипулировала, затем опиралась на его могучие плечи и сильно обнимала за шею.

«Даша…» — только и произносил в ответ.

«Не надо этого, мужчина. Это точно лишнее. Уступи своему сыну, ты ведь уже все доказал себе. Зачем тешишь этих зажравшихся спонсоров? Ты великолепен и без…» — я обрывала мысль, а затем вдруг заходилась в громком, абсолютно не наигранном плаче, когда в красках представляла то, что он пережил много лет назад, в тот жуткий день, когда попал в спортивную гоночную аварию и лишился левой руки в погоне за победой.

«Обещаю, что не буду. Дашка-Дашка, перестань, пожалуйста. Ты детвору пугаешь. Кумпарсита? Дай мне радость и солнечный свет своих карих глаз!» — Ярослав целовал мое удачно близко расположенное к нему лицо, а закончив с нежностями и ласками, ставил меня на землю и прижимал к стене, скрывая собственным телом дергающуюся в истерическом припадке женскую фигуру. — «Я клянусь тебе, рыбка. Успокаивайся, пожалуйста! Ну?»

«Все-все! Извини меня… Дети, все хорошо» — выглядывала из-за его плеча, встав на цыпочки. Подмигивала Ясе и корчила смешные рожицы сынишке. — «Не оставляй меня, Горовой. Я этого не вынесу!»…

— Ну как? — он хорошо ведет и четко выполняет рисунок танца, который я предлагаю, когда раскручиваю нас.

— Отлично! — шепчу, теснее прижавшись к нему. — Это чистый секс…

— Не преувеличивай!

Это истинная правда! Я чувствую, как тяжелеет низ живота, когда муж аккуратно переставляет стопы, как укрывается моя кожа бесконечным полчищем мурашек, когда он поднимает руку, чтобы поддержать мою лопатку, когда я делаю поворот; как вздрагивает плоть и начинает меленько пульсировать, как сильно раздаются и набухают половые губы, когда он просовывает свою ногу, между расставленных моих, когда тугой узел, затянутый воздержанием танцевальной прелюдии, наконец-то, раскручивается, я вздрагиваю и погружаюсь в свой экстаз… А когда Ярослав осторожно приподнимает меня и спокойно кружит — перебираю ногами, закидываю и формирую нежные восьмерки, закруты, выполняю воздушные купе и шассе*, дрожу всем телом, краснею, смотрю в его глаза и тоненько пищу:

«Я бе-ре-мен-на!».

Он ярко улыбается и не останавливает нашего вращения.

— Даша, Даша, Даша…

— Извини меня, — ничего более подходящего так и не придумала.

Муж открывает рот в желании, что-то мне еще, наверное, приятное и теплое, сказать, но с последним слегка опаздывает и ничего не успевает. Нас прерывают странные, истошные и почти душераздирающие крики:

«Остановите ее кто-нибудь. Назад! Се-ре-жа! Ребята! По-жа-луй-ста!».

— Что там происходит? — Ярослав мягко опускает меня и, пряча от опасности, заводит себе за спину. — Это ведь Женя кричала, да? Рыбка?

Не может быть! Я не могу в это поверить. Какой-то заморский мелодраматический фильм с вкраплениями ужаса и какой-то, по всей видимости, родовой тайны. Вот же маленькая дрянь!

Ния, задрав себе почти под уши огромные пушистые стерильные — настолько белые, что почти слепящие — фатиновые юбки в элегантных туфельках на невысоком каблуке, отсвечивая чулками — рада, что хотя бы в этом я не ошиблась! — бодро чешет, сверкая задницей, по направлению к местной парковке. Ее чудо-машина — маленький девичий вариант, пятиместная колесница с габаритами божьей коровки или недоразвитого, карликового, майского жука ожидает хозяйку, подмигивая аварийкой. Тоник снимает сигнализацию? Она что, намерена слинять с собственного события? Ничего не понимаю. И я такая непонятливая на этой танцплощадке не одна. Горовой, похоже, тоже «ничего себе как сильно» недоумевает.