La Cumparsita… В ритме танго

— Я-то тебе там зачем нужна?

— Мы мало времени проводим вместе. Твоя работа, потом моя, потом…

— Мы родные сестры, Ксю, но уж точно не сиамские близнецы. Зачем я там? Еще раз повторяю. Ну?

Глубоко вздыхает и ерзает лицом между моих лопаток:

— Мы ведь друзья.

— И?

— Давно не виделись, — начинает поднывать.

— Передавай привет от меня и, наверное, — подкатываю глаза, обдумывая, что еще можно сделать, — пожелания всего хорошего и обязательно при расставании не забудь сказать «пока». Ксюш, отстань, а!

— Нет-нет-нет…

— Привет, малышки!

Ох, чтоб меня! Спокойный женский голос где-то рядом возле уха произносит, а вот веса на моем тщедушном, но все же гибком теле, прибавилось, вероятно, в общей сложности килограммов на сто двадцать пять.

— Ма-а-а-ам, — со скулежом в голосе выдыхает Ксюха.

— Господи! — стону я. — Я сейчас умру. Вы вдвоем задавите меня.

— Тихо-тихо, — мама, видимо, немного отступает, потому как я снова в состоянии дышать. — Что готовим, крошки?

— Омлет, — трезвонит сестра.

— Омлет, — подтверждаю.

— На всех или только на себя?

Господи! Смирновы, вы так неоригинальны в своих запросах.

— Даш? — сестра щипает мой живот. — На всех же?

— Если вы не перестанете на меня вешаться, то на одного едока, похоже, станет меньше и тогда омлет достанется только вам. То есть я готовлю, — прыскаю от смеха, — исключительно для вас.

— Привет, девчонки!

Ах, ах, ах! М-м-м-м-м! Ну все, пресвятые угодники! Определенно вижу Бога, да и ангелы уже по моей грешной душе заупокойную трубят!

— Па-а-а-ап! — в один голос с сестрой выкрикиваем. — А-а-а-а!

Вот уж у кого просто огромадные ручища. Отец через всю эту живую связку женских тел умудряется дотянуться до меня. Укладывает большие руки на маленькие ладони матери и сестры и с огромной силой, на которую только он способен, подтягивает к себе поближе перевязанный живой багаж.

— Ух, курочки мои! Уже с утра кудахчут! Чего готовим, мои наложницы? Когда там завтрак по расписанию, а?

В один голос, совершенно не сговариваясь, выкрикиваем:

— Омлет, — а от себя еще тихонько добавляю, — общая готовность где-то через полчаса.

— О! Однако! Мне подходит, — слышу, как он целует в щеку мать. — Давно воркуете, подружки?

— Дашка — да! А мы только встали, — отвечает за всех моя сестра. — Пап, ты тяжелый и большой. Жарко как-то, если честно. И потом, — прикусывает мою шейную ложбинку, — мы задавим рыбку, а кто тогда приготовит этот надоевший до язвы желудка — Даш, слышишь, смени диетическую пластинку, — о-м-л-е-т! — название блюда четко и по буквам произносит.

— Не вижу связи, Ксю-Ксю. Дашка падет, и ты подхватишь вахту.

— Любезно благодарю, отец, — обиженно звучу. — Падет — подхватит! Я типа не нужна?

— Я такого не говорил, Царь. Ты любишь на себя все брать. Юмор совсем не понимаешь, прям как твоя…

Не успевает высказаться потому, как получает, по-видимому, не слабенький толчок от того человека, на которого я похожа в вопросе по недопониманию очень глупых, немного пошлых, а иногда и недоразвитых, шуток.

— Та-а-а-к! Я затыкаюсь, отползаю, прикладываю силу и оттягиваю вашу мать, которая, естественно, цепляет Ксюху и ты, Наше злобное прямо с самого утра Величество, в спокойном состоянии дожариваешь эту взбитую молочно-яичную массу. Только посоли, как следует, и сырка добавь. А то мало того, что мы тут все на яичной, иногда белковой диете сидим, так еще и недосоленным запихиваемся, да и пресным, и немного гастрономически невкусным. Скучно, Дари-Дори! Порадуй нас каким-нибудь изыском…

— Еще и поперчи, пожалуйста! — перебивая папу, каркает сестра.

Освободившись из ручного капкана, сооруженного ближайшими родственниками, быстро разворачиваюсь к ним своим лицом. Наигранно грожу народу кухонной лопаткой, а из-под своих насупленных бровей полосую грозным взглядом назначенный самой судьбой семейный очень многочисленный подряд и, как это ни странно, оскаливаю зубы, задрав, как хищник, верхнюю губу. Мама двумя руками закрывает себе рот, видимо для того, чтобы по неосторожности не засмеяться, а Ксюша, наклонив голову на свое плечо, постукивая указательным пальцем по губам, внимательно рассматривает мой новый образ, словно гравирует кадр, который мог бы по сюжетности и содержанию за гран-при на Каннском фестивале непревзойденных киномэтров обскакать.

— О! О! О! Тише-тише. Назад, мои малышки! — отец расставляет руки в стороны. — Иди сюда, мой ангел, и не злись на нас. А то мы все утонем в темных и смертельных водах, наполненных тем ядом, который ты сейчас щедро источаешь из своих губ и даже глаз. Дашка, тебя сейчас родимец хватит. Заканчивай царствовать. Улыбочка и смех! Ну! Ну же, Дари-Дори! Оля, скажи ей! — мельком, то и дело, поглядывает на маму, улыбающуюся из-под тонких рук, сложенных на ее губах.

— Я не злюсь! — быстренько меняю гнев на милость и шустро подхожу к отцу. — Пап, обними меня! Все! Забыли, забыли, забыли…

— Да нет проблем, рыбка, — стискивает и укрывает своими руками, как ватным, очень теплым одеялом. — Ксюша, — пряча меня ото всех, обращается к сестре, — доделай, будь любезна. Оль…