Лабиринт

Конечно, все эти мысли лишь мелькали в сознании Сёдзо, проносились так же мгновенно, как пули, вылетавшие из его винтовки, и со стороны казалось, что он всецело поглощен перестрелкой. Распластавшееся среди пшеницы тело Сёдзо как бы слилось в одно с винтовкой, из которой он стрелял, и сам он превратился в совершенно другого человека. Это был уже не тот человек, который устрашился слепых глаз старухи, сидевшей в фанзе над картофельным погребом, и которому совесть не позволяла грабить дома китайских крестьян. Что-то дикое заговорило в нем, и куда-то исчезли вдруг те чувства, на которые не могли повлиять ни уставы, ни воинская дисциплина, ни побои, ни Обращение императора к армии. Сейчас он весь был полон ненависти. Стрелять, стрелять, стрелять, одолеть врага — ни о чем другом он сейчас не думал, ничего другого не чувствовал.

Огонь противника ослабевал. Вероятно, истратили слишком много патронов. Да и без этого для партизан, имевших лишь случайно добытые разнокалиберные ружья, даже один пулемет должен был представлять серьезную угрозу. Несомненно, противник начал отступать. Серовато-белое полукольцо дымков с одного края постепенно бледнело, как бледнеет радуга. Однако отступление на этом фланге, видимо, разожгло безрассудную отвагу у тех, которые залегли на другом фланге, у подножия холма. Вместо того чтобы последовать примеру своих товарищей, они пошли в наступление. Тогда пулемет, напоминавший птицу с длинным клювом, повернулся, и пули, как плевки, полетели в их сторону. Гранатомет тоже перенес огонь на новую цель. Но партизаны бесстрашно продвигались под огнем.

Сёдзо теперь вел огонь спокойнее, чем вначале. Но лицо его, прижавшееся к прикладу винтовки, все больше бледнело, как бледнеет оно у запойных пьяниц, когда их разбирает хмель. И действительно, перемена, внезапно происшедшая в нем, подействовала на него, как крепкое вино, он был похож на пьяного, который с полной естественностью и как будто сознательно совершает любые безрассудства, а на самом деле не отдает себе отчета в своих поступках. В каком-то бешенстве он безостановочно стрелял и был полон решимости не только убивать, но и совершать еще худшие жестокости. «

Тогда-то это и случилось. Бросившись вперед, противник как раз приблизился к их линии. До него оставалось не более четырехсот метров. В прозрачных сумерках, опустившихся на поле, Сёдзо уже отчетливо различал синий цвет бумажной одежды партизан, который нельзя было спутать ни с зеленью хлебов, ни с бурыми тонами земли. «Похоже, что их человек двадцать, а то и тридцать»,— промелькнула у Сёдзо мысль, и не успел он это Подумать, как его что-то ударило по голове. «Дзинь!» — в ушах прозвучал короткий металлический звук и отозвался в спине. Сволочи! Все-таки добрались! Не будь на нем каски, пуля попала бы ему в висок. Сёдзо обезумел от злобы. Желание немедленно отомстить подавило в нем все другие чувства. И с той же стремительностью, с какой внезапно распрямляется свернувшаяся кольцом змея, он вдруг сорвался с места. В одиночку, самовольно он пополз вперед. С той же легкостью, с какою ползет змея, он полз по ниве, покрытой нежными ростками пшеницы, и, продвигаясь ползком, прикидывал нужное ему расстояние. Он даже не слышал приказа остановиться. Через три-четыре минуты он достиг намеченной черты. Тогда он вскочил и метнул ручную гранату. На фоне багрового закатного неба мелькнула яркая вспышка взрыва, куда более красивая, чем огоньки ружейных выстрелов. И прежде чем броситься назад, Сёдзо отчетливо увидел, как повалился, словно срубленное дерево, убитый им партизан, который только что отважно стрелял стоя, укрывшись за стволом ююбы,— реденькая цепочка этих деревьев тянулась через поле к подножию холма.

В японском отряде никто не был убит, но было несколько раненых. Сёдзо за свои действия получил и порицание и похвалу. Подпоручик Ито прежде всего упрекнул его в безрассудстве, но затем назвал молодцом, а в колючем взгляде унтер-офицера Уэда хоть и не исчезло прежнее недоверие к Сёдзо, но появилось и нечто новое. Ефрейтор же Хама выразил свое мнение без обиняков:

— Гляди-ка, Канно-то, оказывается, может драться! А по виду не скажешь!

Однако в тот же вечер, когда они, вернувшись в деревню А., собирались улечься спать в фанзе, где были расквартированы, тот же Хама, который хлебнул спиртного перед сном и был в хорошем расположении духа, сел, скрестив ноги, и обозвал Сёдзо дураком. Лезть на рожон под пули партизан — кому это надо?