Лабиринт

— Пусть старший унтер Уэда петушится, а мне это не по вкусу. Плевать я на него хотел! Все мы отдали свои жизни императору, а потому умереть в бою для нас дело решенное. Только ведь надо разбираться, где и как. Я хочу умереть в самой гуще жаркой схватки, как лепестки сакуры осыпаются сразу в самый разгар весны. А тут что? Каждый день одно и то же. Только и забот, что о жратве да о кормах для лошадей. А если изредка и постреляют, так ведь это партизаны — те же крестьяне, землеробы. А ты полез! Видно, хочешь, чтобы тебя прикончили. Сам башку подставляешь. Самоубийца! Дурак! Только жена бы плакала.

Бесконечная пьяная болтовня Хамы скоро перешла в сонное бормотанье. Исода громко храпел. Сёдзо с головой завернулся в одеяло и сделал вид, что спит. На обратном пути к деревне он шел как лунатик, не помня, что он говорит и что делает. Он и сейчас еще не совсем очнулся, но одна мысль жгла огнем его душу: «Вот и я убил человека». Эта мысль не давала ему уснуть. Внезапно он вспомнил вчерашнего мальчика. А что, если человек, прятавшийся за стволом ююбы, был его отец? Кто может поручиться, что это не так? И Сёдзо задрожал, впервые ужаснувшись своему поступку.

Глава четвертая. Башня на холме

В последнее время происходили частые перемещения офицеров и унтер-офицеров. Причины были неизвестны. Ходили, однако, разные слухи. Говорили, что готовятся новые крупные боевые операции. Утверждали также, что после того, как несколько раз бомбили аэродром в Нанкине, началась передислокация части энской дивизии, расположенной гораздо ближе к Хуанхэ в провинции Т., имеющей целью связать действия китайской Новой 4-й армии. Итак, солдаты совершенно не знали, когда и куда могут их перебросить. В части все были возбуждены. Солдаты, засидевшиеся в унылом захолустном городишке и по сути дела не имевшие никакого занятия, кроме добывания провианта да фуража для лошадей, изнывали от скуки. Старший унтер Уэда, всегда настаивавший на том, чтобы не уклоняться от стычек с партизанами, несомненно, считал эти стычки средством для поддержания ослабевшего боевого духа солдат. А солдатам осточертело безделье в глухой дыре. Все равно, куда их перебросят, лишь бы не сидеть на месте. Никто не разыгрывал из себя героя и не склонен был к фанфаронству. Хотя от солдат все держали в строгом секрете, но так же, как птицы в клетке чувствуют приближение осенней непогоды, они угадывали, что предстоят перемены, которые не сулят им ничего доброго. Но что они могли сделать? Кто засучил рукава, тому не до франтовства. Ведь их прислали воевать. Эх, была не была! Куда бы ни ехать, с кем бы ни схватиться, победить или потерпеть поражение, выжить или умереть — все равно, только бы скорее что-то решилось. Самым простым и удобным средством забыться и отвлечься от этой неизвестности, несомненно, были азартные игры; они процветали в части, и это поражало Сёдзо на первых порах. В свободную минуту все брались за карты. Не забывали брать их с собой и в экспедиции и играли по ночам, собравшись в какой-нибудь фанзе. И тут даже у старых солдат загорались глаза.

Ефрейтор Хама любил не только выпить; говорили, что одно время он был и заядлым картежником. Однако сейчас он не притрагивался к картам. Не проявлял он также особого интереса к  возможным передислокациям и перемещениям; ему никогда не хотелось двигаться с насиженного места. Высокопарные слова, которыми он щеголял перед Сёдзо, тирады о том, что он желал бы умереть во цвете лет, как осыпается вишня в самом цвету, не были ложью, но не были и правдой. Столь же двойственным было и его отношение к службе. После долгих скитаний, побывав на советско-маньчжурской границе, в горах Тай-хан и наконец оказавшись здесь в роли фуражира, он тяготился этим, но, с другой стороны, городок К. постепенно становился ему все милее и уже казался счастливым уголком. Нечего и говорить, что причиной симпатии к городку была возможность доставать здесь вино.

На другом берегу пруда и, следовательно, в стороне от штаба батальона был ларек, в котором торговал старик с впалыми щеками и маленькой белой бородкой, похожей на кисточку; старик этот выказывал особое расположение к веселому, разбитному господину Хаме и только ему одному потихоньку от других продавал припрятанную заветную старую водку. Он говорил, что спас ее от бомбардировок, зарыв прямо в кувшинах в землю. Хама ходил к старику и в гости; его полуразрушенный, похожий на пещеру дом находился недалеко от вокзала, в переулке, где повсюду лежали груды битого кирпича, земли и обломки стен, Жен-, щина лет сорока, со следами оспы на лице, полная и белотелая, о которой трудно было сказать, дочь она или жена старика, жарила вкусный роу-пин. Старик быстро понял, что Хаму интересует только вино, а до женщин он не охотник. И действительно, его привлекала не женщина и не роу-пин, а лишь содержимое кувшинов. Конечно, ему не показали, где они хранятся, и вино ему отпускалось только в ларьке, но Хама очень ценил своих знакомых.