Лабиринт

— Тьфу ты! Вот ты всегда так. Ведь как будто и человек ученый, а ни черта ты в таких делах не смыслишь. Поэтому с тобой как с дурачком и обращаются. Да пусть с ним хоть сто человек пойдет! Что он от них, отделаться не сможет? А кроме того, солдаты есть солдаты, и каждый из них тоже не прочь там поразвлечься. Кстати, Канно, ты не собираешься держать экзамен на офицера?

—- У меня и мысли такой не было,— с неожиданной решительностью ответил Сёдзо.

Он сидел, скрестив ноги, в унтер-офицерской комнате с дощатым полом и чинил рубаху для Хамы. У того дрожали руки от постоянного употребления крепких напитков, и такие работы он, естественно, поручал Сёдзо. В качестве вознаграждения Хама давал ему прежде целую пачку сигарет «Золотой коршун», но в последнее время плата снизилась до пяти-шести штук. Видимо, часть сигарет шла теперь матери Чэна.

Унтер-офицерская комната находилась рядом с комнатой командира отряда в длинном узком здании недалеко от ворот. Будь это обычная часть, Хаму не поместили бы в этой комнате, но в отряде порядки были не такие строгие, и потому половина комнаты, отгороженная ширмой, была отведена Хаме. По натуре Хама был скорее молчалив, и только вино развязывало ему язык. Но как-то раз, тоже за починкой его белья, Сёдзо пришлось выслушать во всех подробностях историю о его связи с официанткой из второразрядного кафе на улице Умамити, о столкновениях с ее сожителем и о том, как все это надоело Хаме и он сбежал. Но неожиданный вопрос его об экзаменах на офицера Сёдзо совсем не желал обсуждать с ним. Впрочем, ответ, который услышал от него Хама, Сёдзо дал бы и другому Отказаться идти на фронт он не мог — за это его расстреляли бы, но и стать кадровым военным он не собирался. Он знал, что при желании смог бы получить офицерские погоны и привилегии, которыми чванились вышедшие из нижних чинов подпоручики и поручики, но знал также и то, какую неприязнь питают к этим выскочкам старые солдаты, и это укрепляло его в намерении до конца оставаться рядовым.

Хама сидел на кровати у стены в одной рубахе и в военных брюках цвета хаки, облокотившись на стол и подпирая щеку правой рукой. Сбоку в окно врывалось солнце, не такое знойное, как в Японии. В оконное стекло с громким жужжанием бился большой, совершенно черный шершень. Хама изредка поглядывал на шершня, не проявляя никакого желания прихлопнуть его кителем, висевшим на спинке стула. Непрерывное жужжание не раздражало, а скорее приятно действовало на слух чуть хмельного Хамы, навевая приятную дремоту. В соседней комнате громко храпел командир отряда капитан Дои, отдыхавший после плотного обеда. Во дворе за окнами не было слышно тяжелых солдатских шагов. Солдаты, наверно, собрались где-нибудь в уголке и, разбившись на кучки, играли в карты. В курятнике рядом с огородом пропел какой-то ошалелый петух. После обеда всеми владела сонная истома.

Слегка похлопав себя по щеке, Хама зевнул, потом, пошевелив густыми бровями, буркнул: «Хм!» И как будто рассуждая сам с собой, он снова заговорил об экзамене на звание офицера.

-— Ведь из всех, кто здесь есть, только ты один карты в руки не берешь, не болтаешь о девчонках, сидишь, уткнувши нос в книгу. Вот я и подумал: не иначе, как собирается держать экзамен на офицера.

— Да ведь я сказал, что у меня нет такого намерения.

— Отчего же? Странный ты какой! Только сдай экзамен— и сразу станешь офицером. Сейчас тобой помыкают, а тогда бы ты — нос кверху и давай нашего брата почем зря гонять! Но, по правде говоря, в офицерских погонах хорошего мало. Пока война, пощеголяешь в них, но ведь не век же война будет!

Хама остановился. Видимо, даже винные пары не помешали ему сообразить, что он завел опасный разговор. Сообщения об удачных военных операциях, о захвате железной дороги, пересекающей Китай с севера на юг, о героизме японских войск, шумиха, поднятая по поводу взятия Лаояна месяц назад, не могли уже ни изменить настроения среди солдат, ни поднять их боевой дух. И чтобы пресечь антивоенные настроения, были изданы строгие приказы. Подвыпив, Хама мог сболтнуть лишнее, но вообще он был осторожен и принадлежал к «лояльным» солдатам. Он замечал некоторую разболтанность в отряде (свое пьянство он сюда не относил) и воздерживался от критических высказываний, которые могли бы усилить недовольство солдат.

— А-а-а!—не то зевнул, не то вздохнул Хама и вынул из ящика стола пачку сигарет «Золотой коршун».

— Придется сегодня мне расщедриться. Когда кончишь, положи там где-нибудь рубаху.

Ловко нацелившись, он бросил на колени Сёдзо смятую, но целую пачку сигарет и вышел.