Лакировка

Все это нисколько не опровергало заключений Лурии о том, как Теркилл ведет свои операции. Однако у Хамфри не хватало ни знаний, ни интуиции, чтобы составить собственное мнение. Он мог только еще раз спросить, абсолютно ли Теркилл уверен в бесспорности своих исков. Теркилл ответил:

— Они даже не попытаются их оспаривать. И не станут доводить дело до суда.

Конечно, грязь всегда липнет, перебил он себя, вновь требуя сочувствия. Но в глазах людей ответственных его имя останется по-прежнему незапятнанным.

К этому времени Хамфри хотя и не узнал твердо ничего конкретного (весь вечер ему вспоминалась шуточка члена палаты общин, тоже лейбориста: если Том Теркилл скажет вам, который час, обязательно проверьте по своим часам), тем не менее сделал для себя несколько заключений.

Уверенность Теркилла в себе была неглубокой. И скорее опиралась на своего рода животный, бездумный оптимизм. Хамфри не мог решить, убежден ли он в своей правоте или только в том, что сумеет выйти сухим из воды. Однако Хамфри не сомневался, что Теркилл вообще никогда — независимо от последних неприятностей — не обладал той внутренней уверенностью, которая свойственна менее агрессивным натурам вроде Лурии или Поля Мейсона. К ним Хамфри мог бы причислить и себя, хотя ему самому это в голову не пришло. С другой стороны, Теркилл имел свои резервы и компенсирующие свойства характера, которых были лишены они, — колоссальную атакующую энергию, яростную волю. Возможно, силой воли он и не превосходил других людей — это еще нуждалось в доказательстве, — но его воля постоянно находилась в действии, и, разговаривая с ним, невозможно было не ощущать непрерывного давления.

Но главным оставалось впечатление, что Том Теркилл чуть-чуть параноик, а может быть, и не только чуть-чуть. Из-за этого в его голосе и появлялся наждак. Он чувствовал, что со всех сторон окружен врагами. Он взывал о помощи. И как у многих из тех, кто считает себя жертвой преследований, у него вполне могли быть для этого основания. Это не такая уж редкая смесь: наивные требования помощи и защиты — и свирепая, беспощадная, атакующая злоба. Смесь, как иногда размышлял Хамфри, очень притягательная для порядочных, добрых людей, особенно молодых. Когда становишься старше, она утрачивает привлекательность: убеждаешься, что подобные натуры только берут и никогда ничего не дают. Но Хамфри мог понять, почему у Теркилле есть сторонники и среди умеренных членов его партии, разумных, осмотрительных людей, которые готовы защищать его, поддавшись чему-то более сильному, чем простое обаяние. В глазах таких людей он был героем. Они были источником его влияния в политике, как мог бы и раньше объяснить Хамфри любой знакомый член парламента.

Обед кончился, а Теркилл так и не уступил ему инициативу. Когда они встали, Теркилл словно невзначай бросил вопрос:

— Вы ведь друг миссис Лефрой, мне верно сказали?

Хамфри без всякого выражения ответил утвердительно.

Когда они сели в машину, Теркилл упрямо повторил: — Вы ведь близкий друг Кейт Лефрой? Вы знаете, моя дочь работает у нее.

Хамфри снова ответил утвердительно: да, он это знает.

В конце Слоун-стрит Теркилл продолжал:

— Моя дочь сегодня обедает с этим лордом Лоузби. Что о нем думает Кейт?

Хамфри попробовал уклониться от этого вопроса:

— Вы полагаете, она с ним близко знакома? Сомневаюсь.

— Кейт женщина умная, верно?

Хамфри ничего не ответил, и Теркилл сказал:

— Заедем ко мне. Думаю, вы не откажетесь еще выпить?

Было не так уж поздно, и теперь, когда Хамфри понял ситуацию, ему хотелось узнать, куда клонит Теркилл. Да, он с удовольствием выпьет на сон грядущий.

Допрос возобновился, только когда они расположились в гостиной Теркилла. Это была обширная и красивая комната с высоким потолком, типичная для домов на Итонской площади, — в XIX веке такие комнаты служили для светских приемов. Обставлена она была прекрасно. Либо у Тома Теркилла, либо у его жены, которая, как слышал Хамфри, жила в их загородном доме, был вкус — вкус не робкий и не стеснительный. На стенах висели Мэтью Смит, Сэмуэл Палмер, Сиккерт, прекрасное полотно в стиле Веронезе и (что особенно удивило Хамфри) де Коонинг.

Теркилл, не предложив Хамфри выпить, сразу же вышел и отсутствовал несколько минут. Вернувшись, он сказал:

— Девочка еще не вернулась.

Затем он подошел к бару, замаскированному среди панелей, и пригласил Хамфри что-нибудь себе налить. Теркилл сам не пил, но его знакомые пили, и для них было предусмотрено все необходимое.

Они сели в мягкие кресла, и Теркилл, требовательно наклонившись вперед, заявил:

— Вы мне еще не сказали, что Кейт Лефрой думает об этом молодом человеке.

— Вы имеете в виду Лоузби?

— А кого же еще?

— Видите ли, я не совсем понимаю, как она могла бы составить о нем мнение. Мне она, во всяком случае, почти ничего не говорила. Впрочем, я вижусь с ней не так уж часто.

— Неужели? — Это был атакующий, многозначительный выпад.

— Она очень занятой человек. Вы ведь это знаете? Ваша дочь, вероятно, вам говорила.