Ландскнехт шагает к океану

И опять же, не о себе заботится, о кровинке родной думает — Михеле. Чтобы было ему несмышлёнышу, отцову выкормышу, с кого пример брать в работе и вообще. Михель, однако, нового хозяина невзлюбил — домой, почитай, только на ночёвку и являлся. А так все в трактире просиживал и слушал, и слушал. Отставному бродяге-то чё — готов весь день лясы точить — в тепле, да ежели ещё какой дуралей кружечку выставит за его байки. Одна польза, может, и проговорится кто о судьбе мужниной. Однако Михель про отца не выспрашивал, интересовали его совсем другие вещи.

Солдат в те поры развелось видимо-невидимо. Как раз с испанцами замирение вышло, вот вояк и распустили. Хоть и доходили слухи, что в южных пределах империи протестанты опять устроили резню с католиками, в их краях время жадно выбирало последние месяцы-крохи законной передышки. Безработных, а следовательно, голодных, вороватых ландскнехтов расплодилось такое множество, что, скрепя сердце, пришлось потратиться на пару злющих псов-волкорезов. Хотя в их безлесных освоенных краях волки давным-давно повывелись.

Не уследишь ведь за ушлыми отставниками, всех подаянием не наделишь. Михель, кстати, не испытывал к отставникам никакой жалости, не раз, вооружившись, с бранью гнал со двора. Мать однажды, не выдержав, всхлипнула:

— Ведь и нашего отца, поди, так же никто не жалеет.

— И правильно! — резко обернулся сын. — Не может добыть пропитание, как честный солдат, — вон где ему место!

И широко махнул рукой в сторону холма, белевшего каменными надгробиями.

Мать впервые осознала то, что едва не слетело с уст:

— Скорей бы ушёл, что ли. Всем будет легче.

Солдаты, из-за которых сыр-бор вышел, — пройды ещё те, особливо насчёт бесплатно пожрать и выпить. Даже ротвельш[25] шифрованный удумали для обмана простодушных селян. Пока один треплется, зубы заговаривает, да знаки тайные подаёт, дружки его с тыла чехвостят кладовые да хлева. Свинью уведут со двора так, что никто и не ворохнётся. Кинут ей, понимаешь, верёвку с крючком, на котором хлеба кусок или репка. И как только заглотит она наживку, что твой карп, — веди куда хочешь, — от боли ни сопротивляться, ни визжать бедная животинка уже не может.

И вдруг отставные, как по команде, исчезли, ровно мор их поголовно прибрал. Думаете, кто обрадовался — как бы не так. Раз не нищенствуют, значит, обрели работу, значит, вскорости могут появиться уже не как просители и воришки, но как властители и полновластные хозяева жизни и смерти. И откуда ж они только прознали? Всё ещё чесали затылки, недоумевая перед феноменом массового выхода солдат в тёплые земли, а они уж доподлинно знали, что пражане вышибли из ратуши двух советников прямо на кучу навоза под окном[26], тем самым смертельно оскорбив императора Матвея[27]

. И вот уже имперцы и баварцы. Директория[28] и Мансфельд[29], Лига[30] и Брауншвейга[31] стали враз нуждаться в парнях, способных за пару гульденов выпустить кишки любому и умеющих это сделать в любое время дня и ночи.

А как только об этом узнали все, тут и Михель подгадал удобный момент.

Он забыл о доме ещё до того, как, выпрыгнув, по щиколотку увяз в мягкой садовой земле под окнами своей комнаты. Поднялся, вытер ладони, нашарил в темноте узелок с пожитками и пошёл. Ровно, сильно, не оглядываясь и не думая. Глаза у него не на затылке — смотрит только вперёд, туда же несут и ноги. Прошлое отрезанной горбушкой осталось в чужих руках, и Бог с ним, не жалко, ведь в узелке Михеля — целый каравай будущности. В темноте он неоднократно попадал в дорожные лужи, и влага смывала с башмаков последние следы прошлого в виде налипшей садовой грязи. Свежий ветер с моря словно втискивал в лёгкие Михеля всю красоту и тайную сущность нездешнего мира. А ведь я буду там, я обязательно дойду, и тогда мы ещё посмотрим! Только раз Михеля вдруг кольнуло в сердце. Показалось, что матушка стоит со свечой у окна, крестит его удаляющуюся спину и что-то беззвучно шепчет, может быть, в последний раз просит одуматься. Но Михель, разумеется, не обернулся.

IX

Солдатчина быстренько вышибает сантименты насчёт родных, семьи и прочего. Царствует голый расчёт — убивай, чтобы жить. Первая и главная жертва — твоя умерщвляемая всем этим бытием бессмертная душа.

Тем не менее стряхнуть прошлое оказалось несколько сложнее, чем скинуть ветхий изношенный плащ или вымыть башмаки, заляпанные домашней грязью.

Где-то под Бредой[32]

ушедшее Михеля и достало: в лабиринте редутов, апрошей[33], осадных батарей, палаток, повозок, туров[34], бочек, ядер, костров, конских трупов, кухонных отбросов. И над всем этим хаосом, символом миропорядка, — пятнадцать бастионов, пятнадцать гравелинов, пять горнверков[35].

Вот уже который день по лагерю бродили упорные слухи, что где-то там, северней, у моря, голландцы собираются открыть шлюзы и отправить к Нептуну испанскую армию вместе с изрядным куском собственной земли.

Поэтому солдаты, наряду с массой обычных осадных работ, денно и нощно наращивали и укрепляли дамбу вокруг лагеря.