Ландскнехт шагает к океану

Михель вспоминал о том, что у него когда-то была мать, считанное количество раз. Вернее, с тех самых пор, как с тощим узелком, куда впопыхах вперемешку побросав свою немудрёную одёжку да кой-чего из съестного на первое время, покинул родительский дом через окно, он вспоминал о ней третий раз... Когда уж становилось совсем невмоготу.

ПРЕДЫСТОРИЯ МИХЕЛЯ

VIII

Мать и сын давно перестали понимать друг друга. С того момента, как отец Михеля поддался на уговоры армейского вербовщика. Да и как было не соблазниться, когда практически каждый военный зазывала таскал с собой чуть ли не полевой бордель: пяток-десяток смазливых девиц, забота которых — вести вербовку тет-а-тет. Когда вино льётся рекой, в одно ухо настойчиво-обволакивающе бубнит настырный вербовщик, позвякивая монетой, в другое ухо шепчет удобно примостившаяся на твоих коленях красотка, обещая неземные наслаждения и вдесятеро большие утехи после того, как подпишешь контракт и целый мир распахнёт тебе свои объятья. Чаша весов, на которой опостылевшие поле, хлев, свинарник, рано постаревшая и погрузневшая женщина — и как ты мог её когда-то любить, убогий сельский трактир, обрыдшие, до невозможности рожи соседей, всё более вздымается вверх. А другая чаша, куда вербовщик, как из рога изобилия, высыпает всё новые и новые посулы, — вниз, перевешивая. И вся твоя деревушка — затерянный, зажатый между двумя каналами клочок земли — есть только сон, ненастоящая жизнь, ступень, которую можно и нужно легко перешагнуть. И ещё вина, и тебя уже тащат на ближайший сеновал, где награждают изощрёнными ласками, а вербовщик уже коптит над свечой дно кружки, куда ты должен ткнуть большим пальцем, а потом приложить этот палец в конце стандартного текста. Пьяного, обмякшего, опустошённого, алчущего и раздобревшего, тебя волокут обратно к столу, где вербовщик безошибочно определяет — плеснуть тебе простого или «особого», с дурманом. И вот он, пропуск в рай.

Костлявая лапа Войны, небрежно сметя со стола твои прежние радость и боль, сгребает тебя. Пока мягко — куда ей спешить, ещё похрустит всласть твоими косточками.

После того как отец, прихватив домашние сбережения, подался в края неведомые, где, скорее всего, и сложил буйно-непутёвую голову, жизнь семьи заметно изменилась.

Не потому, что без главы иссяк достаток. Стабильный спрос города, армии, флота на провиант и фураж позволял особенно не задумываться о будущности, ну а насчёт поесть-попить — как в любой нормальной крестьянской семье — от пуза. Вот только тогда совсем ещё зелёный Михель стал с тоской поглядывать за околицу да вздыхать тяжко чаще обычного. И приглядевшись внимательней, мать с тревогой убедилась, что отнюдь не о возвращении новозавербованного ландскнехта он мечтает, не о нём тоскует, но лишь о доле его.

В отличие от матери Михель довольно скоро смирился со своим неожиданным, как с неба свалившимся полусиротством, не очень горевал и о потере многолетних сбережений. Всю его тоску и злость можно было выразить:

— Какого чёрта не взял меня с собой? Отец называется!

Отец был безжалостно выброшен из жизни Михеля, как скомканная, использованная бумажка. Попадись в бою — не пожалею!

И мать вдруг с опустошающей ясностью поняла, что её ожидает одинокая старость.

Нельзя сказать, чтобы она смирилась с подобной перспективой. Вовсе нет!

Для начала попыталась откровенно поговорить с сыном. Однако прорваться сквозь его односложные «да» и «нет», а то и просто упорное отмалчивание оказалось невозможным. К борьбе был подключён приходской священник. И ему не удалось подобрать ключик к душе вставшего на скользкий путь прихожанина — уже и забыли, когда Михель последний раз переступал порог храма. Полковой капеллан — единственный из поповского племени, кого бы Михель послушал. В соответствующей обстановке, разумеется. Попытка просватать ему местную порядочную работящую девку также ни к чему не привела. Михель проявил к этому вопросу абсолютное равнодушие, как и ко всему остальному. Но и в пристрастии к срамным девкам из ближайшего городка его также нельзя было упрекнуть. Так что в головы некоторых закралась мысль о его возможной тайной предрасположенности к содомскому греху.

По ходу дела мать сама обзавелась любовником. Мужские руки всяко в хозяйстве нужны, раз сынок спит на ходу, постоянно витая где-то в облаках. Проклятый муженёк даже здесь напакостил. Ведь перед Богом они по-прежнему муж и жена, потому и не может она обвенчаться с тем работником, по которому сохла, ещё когда свой шалопай и не думал подаваться в бега. Работник-то, само собой, вздыхал исключительно о хозяйстве, а не о её порядком увядших прелестях. Ну да, стерпится-слюбится.

Посему и расспрашивала всех встречных и поперечных: не принесут ли благую да точную весточку, что дражайшая половина всё ж таки оставила эту грешную землю, освободив заодно и её. Хоть на подлог иди, подкупив пару странников-свидетелей. Не боялась бы так Ока Всевидящего.