Ландскнехт шагает к океану

Оставалось одно — сесть на сыновью шею. Маркус в отличие от многих других сыновей вряд ли бы выразил недовольство, тем более прогнал прочь и уж, конечно, не стал бы брезгливо отводить глаза. К тому же у него появился заработок. Сразу после смотра его записали на половинное жалование. Но когда он ещё начнёт получать полное, не говоря уже о двойном. А ведь не сегодня-завтра заведёт себе кралю. Такого увальня и служаку явно причешет какая-нибудь оторва, что будет пить-жрать в три горла. Матери и объедков-то не останется. Да и быть у кого-то в нахлебниках, пусть даже у собственного сына... К тому же она понимала, что чем дальше, тем больше ей необходимо будет выпивки. Поэтому мать продолжала вливать в себя водку, и всё более мрачнела. А ночью, пока все дрыхли без задних ног, она повесилась...

Маркус поморщился — история повторяется. И матери, и, судя по всему, сыну погибель несёт смотр. Династическое проклятье, да и только. Разница поколений в том, что у матери хватило смелости самой разом подвести черту под всей этой мерзостью, а вот сынка поволокут на верёвочке, словно упрямого бычка на бойню.

Среди их команды Маркус, пожалуй, менее всего боялся смерти. Если счесть солдат, отдыхающих под землёй, окажется гораздо больше, чем марширующих по земле. Пришла пора воссоединиться с молчаливым большинством.

XVI

Так они стояли, помертвев, и Неизбежность, старшая сестра Войны, заглядывала в остекленевшие очи, угадывая мысли, в то время как младшая сестра Порока, также зачем-то внимательно рассматривая незнакомые и малознакомые лица, приближалась, чтобы пожать руку Неизбежности. А они всё ж таки не верили до конца, что именно в этот нежаркий погожий денёк, рухнет непроницаемый занавес, навсегда отделяющий их от горестей и радостей непростого мира. И не надышаться, не наглядеться, не навспоминаться напоследок.

С каждым шагом несчастной маркитантки к ним Жизнь делала точно такой же шаркающий шажок от них. И они сами уже мало походили на живых и дышащих: члены одеревенели и напряглись, мертвенно-бледные лица закаменели. Вечные своей мудростью насекомые дождём сыпались с них, спешно отправляясь на поиски новых пастбищ.

Не надо было никакого профоса, никаких очных ставок, достаточно проницательного взгляда, чтобы сообразить, по чьему поводу сие сборище.

Замерли сердца, еле-еле проталкивая внутри остывающих тел жидкость, с которой вскоре расставаться. Отмирали мысли, чувства. Внутри незримо-смертельного круга, отделившего восьмерых от всех, до последнего пульсировал лишь немой крик Маркуса:

— Поволокут на плаху — точно обделаюсь!

И вот она уже перед Гийомом, и Гийом, последним ускользающим усилием воли, придаёт лицу умоляющее выражение:

— Пожалей ты меня, Христа ради. Я не хотел, честное слово.

Её, запавшие от невыносимой боли предательства родного человека увядшие глаза равнодушно скользят по Гийому — она его не видела. Да и всё равно ей, кто держал ту пику, — ведь дело же не в этом.

Испуганно плутоватые глазёнки бывшего лакея на мгновение задерживаются на Гийоме, но лишь на мгновение.

Узкий луч зари надежды блеснул и померк для Гийома. Макс, вот кто утянет их в бездну. Макс, да ещё Мельхиоровы башмаки.

Только сейчас Гийом, а может, и другие осознали, какую пытку сами себе изобрели: Макс-то стоит последним, восьмым. И следовательно, всем, без исключения, предстоит заглянуть сначала в глаза Мадонны, затем лакея. Людей, чьей смерти они так желали и чьих жизней не смогли выпросить ни у Бога, ни у Дьявола.

Макс на данный момент их самое тайное, страшное, гибельное. Это то, что они всеми силами хотели, но уже никоим образом не могли скрыть. Что-то несущее гибель, словно опухоль, исподволь умерщвляющая весь организм. Семь человек перед Максом, ровно семь печатей. Каждая снимаемая печать может оказаться последней, если Мадонна опознает кого-то из них ещё до Макса или если кто-нибудь не выдержит и схватится за оружие, оберегая их общую тайну. Почему-то все ожидали подобной выходки от Ганса. Конечно, ничего этот поступок не изменит, даже если у кого-то действительно достанет решимости и совести убить Мадонну. Разве что казнь состоится немного пораньше. Компания-то их известна, да и вся туточки на виду. Так что никого эти семь печатей не хранят. Это скорее случайное число ступеней по пути к Максу-Смерти. Верно, чисто рассудочно отпихнули его на последнюю позицию, инстинктивно отодвигая поворотный миг в судьбе. Как Ганса задвигали в конец очереди в пикантных ситуациях.

А погибель уже снимает вторую печать — ощупывает Гюнтерово лицо, допытывается — а ты чем оправдаешься, солдатик?

Все, творимое Гюнтером, делается во славу Божью, и сам Господь направляет его карающую либо воздающую десницу. Но и Гюнтер не выдерживает безмолвного поединка, опускает очи долу. Он проигрывает, он начисто проигрывает, ибо ни одна вера мира не должна покоиться на страданиях безвинных.

— Подними голову, — слышит Гюнтер негромкий приказ. — Что рожу прячешь, али виновен?