Ландскнехт шагает к океану

Мужики встретили поведение Мельхиора возмущённым гулом, но на это вряд ли обратили внимание.

— Я всегда знал, Гюнтер, что ты лучше многих. Ты один на всём белом свете меня понимаешь и прощаешь. Поговори со мной, Гюнтер.

— Верой, данной мне Господом нашим, отпускаю тебе все грехи твои, в прошлом, настоящем и будущем. — Голос Гюнтера оборвался на высокой и торжественной ноте, ровно поперхнулся он куском слова либо сорвал голос, взяв слишком высоко.

Томительное мгновение, когда Гюнтер замирает с воздетой в воздух рукой, собираясь перекрестить Мельхиора, а сам Мельхиор, вконец пристыженный и раскаявшийся, решает, не изменить ли ему круто в который уж раз за день свою судьбу и направить носки своих башмаков в обратную сторону.

— Покойся с миром. — И когда Мельхиор, отпускает ворота, которые почему-то стоят и не падают, и делает неуверенно, робко шажок-другой к своим, Гюнтер истово и быстро перекрещивает его. Разум Мельхиора постепенно постигает смысл последних слов Гюнтера. Он останавливается в недоумении, вопрошающе разглядывая Гюнтера, а левая рука Гюнтера по бедру скользит вниз к замку мушкета, лицо Мельхиора перекашивает гримаса отвращения и ужаса, он оборачивается к своим воротам, которые начинают заваливаться на него, а палец Гюнтера уже на курке, и он не целясь — от бедра.

Выстрел заставил лежавших на полу торопливо вскочить, но голос мушкета сливается с мощным взрывом, от которого дом сотрясается, словно в лихорадке. От неожиданности Михель присел, а Макс рядом с ним даже опять расстелился на полу. И тут же на них «пороховым духом»[115] отшвырнуло от окна Гюнтера.

Так Михель и не добился потом от Гюнтера ответа на вопрос — намеренно или чисто случайно угодил он пулей в пороховую сумку на боку Мельхиора.

Визжащий от страха Маркус, отчаянно богохульствующий Михель, плачущий Гюнтер отлетели в угол и рухнули на Ганса, устроив «кучу малу». Порядка не добавил очнувшийся от столь бурного натиска Ганс. Ещё не пришедший окончательно в себя, он принялся дико орать и яростно отбиваться, не соображая что к чему.

К тому же комнату моментально заволокло дымом и пылью, и вскоре всех одолел немилосердный чих.

Михелю наконец-то удалось взломать хитросплетение ног, рук, мушкетов, шпаг.

— Макс, Гийом, к окну, живее! — к Михелю моментально вернулся командирский тон. Неуязвимый Мельхиор, судя по всему, получил по заслугам, значит, можно снова побороться за власть.

— Ах мать честная! — Макс, как обычно, опередил прочих и, как обычно, не мог просто, без словесных выкрутасов, объяснить, в чём дело. — «Волки»[116] прут стадом!

— Кто, кто? — неподдельно изумился Гийом, однако тут же понятливо протянул: — А, ясно.

Остальные тоже без объяснений поняли, что к чему. Известие об опасности, словно пружина, подбросило всех в одночасье. Михель огромным прыжком одолел расстояние до окна. Беглый взгляд: ни Мельхиора, ни ворот. Как ураганом двор вымели.

А внизу-то полнёхонько мужиков. Крадутся по двору, осторожно косясь на окна. И всё новые и новые перемахивают через забор.

«Эге, да они порешили, что Мельхиору удалось задуманное и он подорвал нашу дверь. Ринулись на штурм, и не могут сообразить, что к чему, — сообразил Макс. — Дверь-то на запоре, и Мельхиор запропастился бесследно».

Один из мужиков, узрев Михеля, погрозил ему кулаком в бессильной ярости.

— Ну, счас я тебе устрою. Впрочем, почему только тебе.

— Караколе[117], ребятки, караколе. Первая пара — я и Макс, затем — Гийом, Маркус, третьи — Гюнтер, Ганс.

— У гостим горяченьким! — не преминул вставить Макс.

Что хорошего в Максе: не успеешь произнести его имя — он тут как тут.

— Мой вон тот мешок жира с алебардой, — предупредил Михель, чтобы, не дай бог, не влепить две пули в одну цель.

— И как он, сердешный, ей собрался в доме размахивать, — словно у Макса только и голова болит, что о мужицких удобствах.

Макс, как повелось, первым спустил курок. Краем глаза Михель отметил, как один из мужиков, обернувшийся в это время назад, чтобы лишний раз убедиться, что он не один здесь, да так назад и завалился, не успев глянуть в лицо своей гибели.

Выстрел Михеля — надо торопиться, дать и другим место у окна. Алебардист, выпустив оружие, замирает, зажав рукой внезапно разверзшееся во внутренностях пекло.

Того, как раненый, медленно, с усилием, поднёс руку к глазам и, удостоверившись, что это действительно его кровь, начал медленно оседать, Михель уже не видел — торопливо перезаряжал в углу комнаты, а место стрелков заняли Гийом и Маркус. Два выстрела слились в один. По невозмутимому виду Гийома было трудновато определить результат, зато Маркус не сдержал торжествующей улыбки:

— Поторопитесь — они драпают.

В густом дыму, враз затянувшем комнату, Гюнтеру и Гансу пришлось труднее других. Тем не менее Ганс, разогнав немного дымовую завесу рукой, не зря спалил теперь уже Михелев патрон. Свою пулю Михель с великим трудом, рискуя обломать шомпол, загнал-таки в его мушкет[118], пока Ганс очухивался в углу. Ганс поспешил сообщить о своей удаче восторженным рёвом, а вот у Гюнтера дела что-то не заладились.