Ларочка

Гапа была тем еще ценна, что владела всей информацией о семейной жизни генерала. И обо всех мельчайших изменениях, что в этой жизни произошли или собираются произойти.

— В армии ничего нельзя скрыть. Все все про всех…

У генерала заболел младший сын. Не то чтобы очень опасно, но болезнь, требующая особого родительского внимания.

Лариса с облегчением вздыхала. Так вот, что означает белугинский ранний отъезд из ее кровати. Значит, и правда помчался за лекарствами. Это была реальная аптека, а не отговорка.

В следующий раз он пропал сразу на неделю. Наглухо, ни звоночка, ни слова. Лариса извелась бы, и, вполне вероятно, дошла бы до каких–то сокрушительных поступков, если б не подруга.

— Опять сынок.

— Тоже заболел?

— Задолжал. Белугин отмазал его от армии, и хочет сделать из него бизнесмена. Он бросил автомастерскую, и теперь поставляет продукты для каких–то частей в каком–то округе, не знаю точно, коммерческая тайна сильней военной.

— Ну и?

— Залетел, в смысле, кинули его, поверил кому–то там. Отец умчался спасать его.

Вернувшись, Белугин объяснил все примерно так же. Назвал сына оболтусом, что ей было приятно, мол, не только у меня чадо с недостатками.

Но все равно, недельное исчезновение, Лариса решила использовать как повод для нажима.

Ну, когда? Когда ты окончательно переберешься ко мне? Ведь сколько раз говорили. Белугин задумчиво манипулировал фуражкой. Действительно, надо было что–то решать.

— Мне нужно еще один раз съездить в округ.

Как было понимать эти слова?

При этом на все «официальные» мероприятия генерал отправлялся исключительно с Ларисой. К ней привыкли, даже образовалось у нее, что–то вроде отдельного авторитета, ее привечали даже, когда она не держалась за генеральский рукав.

Постепенно у нее появлялось и к этим собраниям такое же отношение, как и к самому Белугину. Когда же?! Господа генералы! Много и с пафосом намекалось, что силы накопленные велики, почему же нет приказала к решительному шагу?!

Ельцинская власть прогнила, всем видно. Вокруг вьется множество людей еще какой–нибудь год назад не побрезговавших бы и приблизиться к такой вот генеральской компании. А теперь уже и они чуют — пора! Крысы прибежавшие с тонущего корабля.

Лариса надавливала на Белугина с двух направлений.

Однажды утром зазвонил телефон.

— Хочешь, поедем со мной? — Предложил генерал в своей манере.

Конечно, она согласилась. Не спрашивать же — куда?

30.

— Ты должна ему помочь.

— Дядя Ли, последние годы я только тем и занимаюсь, что пытаюсь до него достучаться.

Старик еще больше сдал, и без того маленький и сухощавый, совсем перешел в насекомое состояние тела. Полюбил рассуждения на тему своего переселения «в богадельню».

— Я не про то сейчас, Ларочка. Я про то, что его вот–вот забреют.

Время летит!

— Ты сама должна понимать, что такому мальчику как Егор туда нельзя никак, и даже в мирное время, не говоря уж про сегодня.

Лариса почувствовала сильнейший приступ раздражения. Опять эта приглушенная проблема начинала подниматься в полный рост.

— Я дочь офицера и…

— И люби свои военные марши, и не болтай глупостей, личная к тебе моя просьба. Лучше сразу дай Егору съесть какую–нибудь передозировку, и чтобы не мучился в чеченских окопах.

— Какие окопы, дядя Ли!

С годами бывший конферансье утрачивал свой безупречный выговор и безукоризненный грамматической строй речи. Он утверждал также, что почти забыл таблицу умножения.

— Белый билет, Лара, только белый билет.

— Послушай…

— И не говори, что у тебя не хватит связей. Хочешь моей могилы — бери, но мальчик!

— Он что сам просил тебя об этом.

— Но я же не слепой, Лара, он сразу впадает в такую прострацию, когда я завожу речь обо всей этой службе.

Лариса понимала, что раскатывать перед стариком склейку из идейных аргументов бессмысленно. Да, она всегда считала, что русская армия лучшее и важнейшее создание отечественной культуры. Это и семейная их Коневых мысль, и общественная позиция ее Ларисы Коневой на настоящий момент. И весь разлагающий яд берется от тихих, лукавых предательств в верхах, от того, что дети наших министров не идут в те самые чеченские окопы, а садятся на белые билеты, или еще хуже, едут учиться в Женевы и Лондоны. А ведь это не что–то, а искренняя родительская любовь питает повсеместное, сверху до низу, предательство. Россия — рыба с испорченной головой. И даже друзья… Вон Милован, под всю свою болтовню о Скобелеве, сынка Тимошу тихо отмазал, и даже рассказывал об этом в буфете как подвиге своего ума и изобретательности. Такие теперь подвиги. Причем, Тимоша этот гарный, справный парубок, аквалангист и драчун, не то что родимый тюфячок Егорка.

И какая же она сама будет борец за чистоту в рядах, за славу русского оружия, если своего рыхлого сынка откосит от его естественной мужской судьбы.

— Сын генерала Пуликовского погиб в Чечне…

Лион Иванович сердито замахал на нее цыплячьими лапками.