Лароуз

Ромео втянул линии через приставленную к носу трубочку и упал обратно на водительское сиденье. Ему грезилось, что он уплывает вдаль, теперь уже на безопасном заднем сиденье, удобно устроившись на его вытертом сером плюше. Его спутники, снимки на стене, улыбались безымянным фотографам. Некоторые изображения относились к школьным годам. На одном из них была Эммалайн со своей матерью, его любимой учительницей миссис Пис. С другой смотрели Ландро и два других парня — они оба уже умерли. Нечеткое изображение Стара, поднимающего кружку с пивом. Холлис, несколько его фотографий из начальной школы, одна из средней и еще одна, на которой они позировали вдвоем. Ромео и Холлис. Самая заветная. Еще на стене висела пожелтевшая, давным-давно вырезанная из газеты свадебная фотография Эммалайн и человека с телом Ландро, но с вырезанным лицом. Кроме того, там были люди, имен которых он не помнил. Ромео стартовал, словно космический корабль. Взмыл ввысь сквозь потолок из попкорна и черной плесени. И далее, через клочья рубероида на крыше, хлопающие под напором ветра. На другой стороне поселка, центра их резервации, миссис Пис, его товарищ по путешествию, улетая мимо него в космос, положила ему руку на плечо, как не раз делала в школе. Он втянул голову в плечи, хотя она за всю жизнь ни разу его не ударила. Он всегда пытался увернуться, когда кто-то делал слишком резкое движение. Рефлекс.

Привет, красавица

Нола пришла в будний день на мессу, а после нее явилась в офис к отцу Трэвису и села там, ожидая его. Священника часто ловили в коридоре. Вот и сейчас она слышала, как он с кем-то разговаривает. А верней, больше слушает и время от времени задает вопросы. Речь шла о каких-то деталях ремонта стены в подвале. Или, может, об окнах. Говорили о том, что проникнет холод, а весной просочится влага, отчего появятся грязь и змеи, которых вокруг водилась уйма. Иногда они даже заползали в церковь. Это было характерно для нескольких мест в их районе, а также для равнин Манитобы[93]. У змей были старые гнезда глубоко в земле, откуда они вылезали каждой весной в невероятных количествах, и отделаться от них не представлялось ни малейшей возможности.

Нола никогда не боялась змей, хотя ей казалось, будто их к ней тянет. Вот и сейчас она увидела затаившуюся ленточную змею[94] с желтыми полосками и красной линией у пасти.

— Привет, красавица. — Змея бесшумно изогнулась под полкой с книгами и брошюрами, а затем замерла, будто принюхиваясь. — Я могла бы поговорить с тобой не хуже, чем со священником, — подумала вслух Нола. — Он не идет, и я не думаю, что он хочет меня видеть. Думает, я слабая. В любом случае я осталась с этим наедине. Мне самой не нравится ход моих мыслей, но я не могу спорить сама с собой все время, не так ли? С Мэгги все будет хорошо, после этого она только расцветет. Лароуз испытает облегчение. А у Питера, знаешь ли, появилось ко мне сложное чувство, в котором любовь смешалась с ненавистью. Он действует мне на нервы, и у меня нет сил его терпеть. Знаю, мне, конечно, не стоит так много спать. Кто заметит старый зеленый стул? Только змея. Ты или та, что забралась на мою ирисовую клумбу, когда я прощалась с моими цветами перед сном. Когда думаешь о том, что тебя здесь скоро не станет, мысли становятся такими лихорадочными, сумбурными, да? И солнце заглядывает в окно. Его лучи бьют в глаза. Ах, как хорошо быть живой — хотя бы для того, чтобы увидеть, как теплые солнечные лучи льются в окно во второй половине дня, а их свет падает на туфли. Или услышать, как шипит пар в трубах отопления. Его звук утешает. Может быть, я ошибаюсь и вижу не то, что думаю. Под этой полкой нет змеи, это просто кусок темной нейлоновой веревки.

— Нола!

— Я просто жду. Думала, вдруг у вас найдется для меня минутка.

Отец Трэвис стоял в дверях. Это тревожный знак, подумал он, что она появилась после того, как попыталась его шантажировать. Можно было ожидать от нее больше здравого смысла. Возможно, что она всерьез подумывает о самоубийстве. Ему стоило бы перестать сравнивать обычных людей с погибшими морскими пехотинцами. И ему не следовало смеяться.

— Я оставляю дверь открытой, видите? И больше не тыкайте в меня грудью, ладно?

— Хорошо, не буду, — пообещала Нола.

— Как вы?

— То лучше, то хуже.

Отец Трэвис вздохнул, оторвал бумажное полотенце, бросил ей через стол. Нола потянулась, поймала его и приложила к лицу.

— Мне не нравится направление моих мыслей, — печально проговорила она.

— Я слышал все, — произнес отец Трэвис.

— Я приняла за змею вон тот кусок веревки под вашей полкой.

Они оба посмотрели под полку — там ничего не было.

— Возможно, там все-таки была змея, — проговорил отец Трэвис. — Они любят трубы парового отопления.

— Конечно, любят, — улыбнулась она. — Не знаю, почему я думала, что это веревка.

Отец Трэвис ждал, не скажет ли она еще что-нибудь. В трубе отопления раздавались шипение и резкий металлический звук.

— Веревка, — проговорил он. — Почему именно она?

— Понятия не имею.

— Потому, что у вас есть насчет нее какой-то план?

Она молча кивнула.