Лароуз

Полицейский посадил мальчика на заднее сиденье автомобиля, сделанное из жесткого пластика и отделенное от передних мест сетчатой перегородкой. Однажды ее заменит плексиглас, и Ландро станет тому свидетелем. В машине были радио и ручной микрофон. Дежурный из полицейского участка воспользовался ими, чтобы задать несколько вопросов и получить интересовавшую его информацию. Потом они поехали обратно, за реку. Примчалась «Скорая», затем подъехала еще одна полицейская машина. Ландро сидел в патрульном автомобиле и ждал, в то время как другие полицейские пытались пройти сквозь бурьян к берегу реки. Через некоторое время они вернулись.

— Бродяги перебрались в другое место, — сообщил один из них.

Ландро выскочил из машины, кинулся в кусты, пролез сквозь редкие прутья ограды, пронесся по переулку, перебежал улицу и был пойман, когда пересекал парковку. Полицейский попытался его успокоить.

— Вы должны найти его!

Ландро вопил, рыдал, стонал и, наконец, затих. Его отвезли в полицейский участок и усадили в кресло, поставив перед ним стакан воды и положив на стол сэндвич. Он просидел там целый день, потом еще полдня. Но как Ландро ни устал ждать, он вскочил и приготовился к схватке, когда вошла настоящая Горшковая голова. Он почувствовал, как волосы встают дыбом, а желудок пытается избавиться от сэндвича. Он знал, что не ошибается: Горшковая голова была не простой смотрительницей, а являла собой нечто большее, что-то воистину сверхъестественное.

Гораздо позже, когда Ландро в первый раз словил кайф за водонапорной башней, он убедился, что был прав: она была духом всех школ-интернатов. Она не желала ничего дурного, и в ее намерения входило помочь ему стать хорошим, но белым мальчиком. Когда Ландро стал взывать к жалости полицейских, она им сказала, что все сбежавшие мальчишки ведут себя именно так. Потом Горшковая голова подписала какие-то бумаги. Дойдя в сопровождении полицейского до машины, Ландро увидел, что на пассажирском кресле расположился Питс. Полицейский посадил мальчика на заднее сиденье и сказал, что с ним теперь все будет хорошо. Ландро сидел, словно окаменевший, и даже не смог съесть обед, который Горшковая голова заказала для него в ресторане, хотя она убеждала его поесть и говорила, что он совсем отощал.

Когда они были почти на полпути домой, Питс сказал что-то, и Горшковая голова остановила машину. Мужчина открыл заднюю дверь, вытащил Ландро на шоссе, подтолкнул к придорожной канаве, заставил через нее перебраться и указал в сторону растущих невдалеке деревьев.

— Иди, — велел он.

Ландро не осмеливался двигаться. Он слышал, как Питс расстегнул молнию. Через секунду горячая струя мочи ударила в заднюю часть брюк Ландро.

— Это тебе за то, что не уберег Ромео, который был хорошим пацаном, — проговорил Питс.

Ландро метнулся прочь и перепрыгнул канаву, направляясь к машине. После того, как они некотрое время ехали молча, Питс тихо проговорил что-то Горшковой голове. Она тряхнула пышными седыми волосами, обозначая отказ. Но он и без ее разрешения сказал то, что хотел:

— Знай свое место, Ландро! Теперь ты зассыха!

Врач отделения экстренной помощи в медицинском центре округа Хеннепин думал, что рука Ромео может срастись, но с ногой парню придется расстаться. Когда состояние Ромео стабилизировалось, его перевели в хирургию. Но тамошний хирург, доктор Мейер Бьюэлл, изучал инфекционные заболевания и предпочитал консервативное лечение, когда дело касалось ног. Он обратил внимание на то, что Ромео был американским индейцем. Он знал, что предки Ромео обладали сверхъестественным иммунитетом, способностями к самоисцелению и пережили тысячу эпидемий чумы.

— Я верю в этого мальчика, — объявил он. — Даже несмотря на то что он самый тощий, вонючий и, возможно, самый уродливый парень из всех, кого я когда-либо видел, и находится в ужасном состоянии, он принадлежит к длинной череде выживших. У него крысиная душа.

Это не было оскорблением. Мейер знал крыс, лабораторных и диких. В детстве, сразу после войны, его привезли из Польши к американским родственникам. Он уважал крыс, восхищаясь их изворотливостью и железной волей.

— Это будет долгая операция, — сказал он ассистирующим медсестрам. — Я спасу эту злополучную ногу.

Каждое утро в течение двух месяцев Ромео ожидал умного, проницательного взгляда добрых карих глаз доктора Бьюэлла. Он входил в палату, останавливался и спрашивал с легким акцентом: «Ну как поживает сегодня наша злополучная нога?» Своими безукоризненно чистыми умелыми руками доктор Бьюэлл разбинтовывал ногу Ромео, а потом осматривал и даже обнюхивал те ее части, которые не были скрыты под гипсовой повязкой.

— Когда гипс снимут, одна твоя половина будет слабой, как у ребенка, — сказал он однажды.

— Все ноет, мне очень больно, — ответил Ромео. — И где мои ботинки?

— Не беспокойся о своей обуви, — в сотый раз произнес доктор Бьюэлл самым ласковым тоном, на который был способен.