Лароуз

Ромео откинулся на спинку водительского сиденья фургона и попробовал оценить творение своих рук. Вот оно, сверкающее зрелище. Практически вечная искусственная елка приветствовала его одинокое отцовское сердце. И все-таки он никак не мог настроиться на позитивную волну. Очнись! Выкинь это из головы! Ромео оглянулся на стены, где на гвоздиках висели дорогие ему вещицы. Например, ловцы снов, украшенные цыплячьим пухом и волшебной пряжей. Затем он заговорил вслух с героями какого-то нудного телешоу, в котором старый хрыч с головой, похожей на почтовый ящик, пытался заигрывать с интервьюершей. «Какая хватка! — произнес он. — И какой высокомерный апломб».

«Не надо ни с кем шутить, ясно, слюнявый рот? — добавил Ромео. — И со мной тоже не надо шутить. Слышишь, ты, мой давний кореш, старина Ландро Айрон? По моим чрезвычайно подробным воспоминаниям о нашем так называемом побеге, — продолжил Ромео, обращаясь к ловцу снов, переливающемуся небесно-голубыми нитями, — причина, по которой я втираю „Айси-Хот“[183] в мою старую больную ногу, лежит на твоей совести, Ландро Айрон, хотя ты всегда увиливал от ответа!»

Лекарство проникло в кровь, и ноге сразу стало тепло. Боль таяла и впитывалась в сиденье. Тем не менее у него на сердце заскребли кошки, когда он вспоминал, как упорно Ландро не хочет признавать их общее прошлое.

«Ты, старый ублюдок, чертов вояка!» — радостно воскликнул Ромео, проснувшись позже, когда стали показывать интервью с Рамми. Звук был выключен, и елка, благоухающая манго, сияла вовсю. Погрузившись в уютную полудрему, Ромео теперь спокойно воспринимал обиду, совсем недавно его душившую. Ландро, пожалуй, не стоило лезть вон из кожи, чтобы украсть привязанность Холлиса, думал он. Совершенно рехнулся, решил отдать моего сына в военную службу! Это Ландро втянул меня в историю с побегом, и нечего ему всю жизнь делать вид, будто он обо всем забыл. Ландро надо делиться добром, которое при его работе само идет в руки. Ему не стоит воображать, что память у людей короткая и они все позабыли. Потому что с памятью у них все в порядке, и в этих краях никогда не прекращали вести о нем разговоры. Ромео сам их слыхал, и Ромео знает. Ландро не следует думать, будто все шито-крыто, — потому что есть человек с хорошим слухом, который всегда может навострить уши, когда люди начинают шептаться. У этого человека есть мозги, чтобы понимать тайные разговоры между медиками. И сердце этого человека, сморщенная изюмина, полная одиночества, обгорелая раковинка, знает, что значит потерпеть неудачу в любви. Проиграть завравшемуся лжецу. Но Ромео готов держать пари, что его черная злость заставит лопнуть тот поганый мешок, который Ландро носит в груди вместо сердца. Ах, если бы он смог накопать на Ландро что-то стоящее и прихлопнуть его.

Зеленый стул

Лето заканчивалось, и зудящая скука приводила Мэгги в полуобморочное состояние. Ей уже исполнилось тринадцать, но жить приходилось по-прежнему в теле маленькой девочки. Ни грудей, ни месячных. Слишком взрослая, чтобы вести себя как ребенок, слишком несформировавшаяся, чтобы чувствовать себя подростком, она не знала, как ей поступать. Она сделала бутерброд, взяла бутылку шипучки и отправилась в лес. В нем были старые тропинки, протоптанные давным-давно, в те времена, когда люди еще ходили пешком, навещая друг друга или направляясь в поселок — в школу или церковь. Были и новые тропы, проложенные мальчишками, гоняющими на мопедах и квадроциклах. Часто Мэгги сходила с тропы, продираясь сквозь переплетенные ветки кустарника, чтобы попасть в потаенные места, где ощущала покой или смятение души. Когда она покидала тропу, могло случиться все что угодно, однако ничего плохого до сих пор не произошло. Никто ничего не замечал. Лароуз часто проводил время со своей семьей, а Питер работал.

Когда мать перестанет присматривать за ней? Прекратит контролировать? Бросит шпионить?

Мэгги сидела на дереве и смотрела на то, что, по ее мнению, было наркопритоном, так как входную дверь охраняли цепные черные мускулистые собаки. Она караулила в течение целой недели, ожидая увидеть, как туда войдут или выйдут наркоманы. Наконец подъехал автомобиль. Из него вышла женщина, которую Мэгги узнала. Это была ее любимая воспитательница из пришкольного детского сада. Год, проведенный в этом детском саду, был единственным, когда Мэгги вела себя хорошо. Мускулистые собаки повалились перед миссис Свейт на спину, чтобы та почесала им животы. Когда она вошла внутрь, собаки последовали за ней, как дети. Мэгги очень хотелось прокрасться за ними, но ей пришлось отвернуться: она знала, что внутри дома миссис Свейт угощает собак молоком и печеньем. Наверное, она читает им книжки. Вырезает с собаками фонарики из толстой цветной бумаги. Мэгги пошла домой.