Ласковый ветер Босфора

– И я вдруг поняла, что именно его искала всю жизнь, – блестя глазами, призналась Нургуль. – Он такой смелый, такой благородный. Вы видели, как он вчера за меня заступился? Не побоялся этого проклятого Эмре, рисковал жизнью…

«Ну это уж, пожалуй, преувеличение», – отметила про себя Катя.

– А какой он красивый… Волосы как золотое поле… – не унималась Нургуль. – Как этот ваш русский поэт… Эзэнин? Он мне вчера рассказывал…

– Есенин. Эти волосы взял я у ржи, – усмехнулась Катя, подумав про себя, что Сергей вчера, видимо, разошелся не на шутку, очаровывал девушку самыми классическими способами. – Ладно. Я поняла, что Сережин поступок поразил твое воображение. Но тебе не кажется, милая, что про свадьбу думать пока рано?

– А он вчера мне предложение сделал, – смущаясь, сообщила Нургуль. – Обещал с мамой познакомить. Говорил, поехали вместе в Россию, отвезу тебя на… как это? «Дача»?

– О господи!

Катя едва не расхохоталась, представив себе изящную, изнеженную, капризную Нургуль на шести сотках где-нибудь в Тульской области.

– Вы узнаете для меня про гражданство, хорошо? – с надеждой спросила Нургуль.

– Хорошо, узнаю, – поспешила кивнуть Катя, про себя надеясь, что и эта вечная любовь Давутоглу успеет закончиться до премьеры спектакля.

Пока, однако же, Сережа и Нургуль повсюду ходили вместе и в перерывах между сценами ворковали, как влюбленные голубки.

– Зато не пьет, – довольно резюмировал Юрий Гаврилович.

Наконец, настал день премьеры. Мустафа, в последнее время все суетившийся, заказывавший афиши, оплачивавший рекламные материалы в прессе, на телевидении и в Интернете, созванивавшийся со спонсорами, вдруг притих, затаился, как будто боясь сделать лишний вздох, лишнее движение, чтобы не нарушить сложившуюся перед спектаклем атмосферу. Катя и сама чувствовала то напряжение – хорошее, продуктивное напряжение, – что словно накрыло, объединило всех занятых в постановке людей – не только актеров, но и звуковиков, световиков, гримеров, рабочих сцены и прочих. Главным теперь было сохранить это напряжение до вечера, до той минуты, когда занавес раздвинется и явит зрителям знаменитую скамейку на Патриарших, чтобы труппа не коротнула преждевременно, не взорвалась раньше, чем нужно. Катя чувствовала себя дирижером, кукловодом, главнокомандующим, той, в чьих руках сходятся все ниточки, все нервные окончания участников постановки. Теперь все зависело только от нее, от того, удержит ли она в руках вожжи, справится ли с управлением, успеет ли передать каждому частичку своего настроя – кого ободрить, кого приструнить.

Вот именно за это она и любила свою профессию, потому и не мыслила без нее жизни. Это была квинтэссенция всего режиссерского мастерства, акме, тот самый миг, когда только от тебя зависит, сложатся ли такие отдельные, такие своеобразные звуки в одну стройную, многоголосую и переворачивающую душу симфонию, или так и будут звенеть кто во что горазд.

Зрители начали съезжаться в театр чуть ли не за час до начала представления. Катя временами поглядывала в установленные за кулисами мониторы, в которых просматривался весь зрительный зал, со входа и до самых близких к сцене рядов. Мустафа не подвел, спектакль действительно получил международный резонанс. Катя узнавала многих известных театральных режиссеров, деятелей искусств из Франции, Италии, Великобритании. Была и пара человек из России. В восьмом ряду, к примеру, Катя разглядела Сомова, того самого директора театрального центра, в котором она когда-то служила главным режиссером. Того самого, что так жестко выставил ее за дверь вскоре после скандала с исчезновением Павла. Интересно, этот-то зачем здесь? Официально его точно не приглашали, кому он тут нужен. Неужели за свои деньги приехал посмотреть? Да нет, конечно, наверняка был в Стамбуле по каким-то своим делам, а сюда попал случайно…