Ласковый ветер Босфора

– Кати, – наконец, решился Эртан. Он остановился перед скамейкой и заговорил, опустив голову, сцепив в замок беспокойные руки. – Я не могу без тебя. У меня… ничего не получается. Ни работа, ни жизнь… Я не могу играть, я выхожу на сцену и ощущаю… пустоту. Потому что ты не смотришь на меня из зала, потому что мне не для кого делать это. Ты удивилась, что Мустафа дал мне твой адрес. Кати, он сам посоветовал мне ехать в Москву. Потому что видел, что со мной творится, понимал, что, если я не увижусь с тобой, я, в конце концов, загублю весь спектакль. Но дело не только в этом, Кати. Я не только как актер, я и как человек без тебя пустое место. Я просыпаюсь утром, вспоминаю, что тебя больше нет в моей жизни, и понимаю, что мне незачем вылезать из постели. Незачем есть, пить, выходить на улицу, ехать на репетицию. Я не могу… Я задыхаюсь без тебя, ты нужна мне, как воздух, как вода, как сама жизнь…

Катя молча слушала его, боясь пошевелиться, и чувствовала, как тает в груди ледяной комок, образовавшийся там той страшной ночью в Стамбуле. Медленно, неуверенно трескается ледяная корка, и пробивается на свет что-то живое, теплое, дышащее. Очень хрупкое сейчас, очень непрочное. Но пробивается, нерешительно разворачивается, тянется к этому застывшему перед ней с повинно опущенной головой человеку.

Эртан, помолчав, вдруг опустился на корточки и как там, в стамбульском сквере, положил ей руки на колени.

– Кати, – продолжил он, запинаясь, хриплым голосом. – Я пойму, если ты не сможешь меня простить. Я сам себя никогда не прощу. Той ночью я сорвался… Дикое напряжение, спектакль – и Андреас… Я не видел его несколько месяцев, потерял голову… Мне самому отвратительно все, что я тогда натворил. Но если в тебе осталась хоть капля теплых чувств ко мне, я умоляю, прости меня, Кати. Не оставляй меня. Будь в моей жизни – кем хочешь, я на все соглашусь. Но только будь! Потому что без тебя я погибну.

– Послушай, – сухо откашлявшись, отозвалась Катя. – Послушай, Эртан… – Не справившись с собой, она все же протянула руку, запустила пальцы в его каштановые волосы. – Ты должен кое-что понять про меня. Ты говоришь мне такие вещи, и мне начинает казаться, что ты видишь во мне какую-то святую, спасительницу, но… Это не так. Эртан, мне уже не так мало лет, у меня трудный характер, склонность к депрессии. Я зациклена на работе, не слишком внимательна к близким. А самое главное… Спасительница из меня – никакая, я сама отчаянно ищу, за кого бы зацепиться, чтобы спастись. И самое главное… Эртан, я пью. Пью вот уже два месяца. А до этого пила три года, только в Турции мне удалось ненадолго взять себя в руки. Это не шутки, не отговорки. У меня серьезные проблемы с алкоголем, Эртан. Подумай, для чего тебе все это нужно?

– А мне не важно, – Эртан легко, ярко, как умел только он, улыбнулся и посмотрел на Катю снизу вверх. – Как ты не понимаешь, мне все равно, кто ты, какая ты, сколько у тебя страшных тайн. Мне просто без тебя никак. И если быть с тобой означает мириться с тем, что на первом месте всегда будет работа, ладно, пускай. И если мне придется искать для тебя врачей и следить за тем, чтобы в доме не было ни капли спиртного, меня это не пугает. Кати, я уже попробовал жить без тебя и понял, что хуже этого ничего не может быть.

Катя попыталась сказать что-то, ответить ему, но горло сдавило так, что невозможно было вымолвить ни слова. Какое там, каждый вздох сейчас давался ей через боль, в груди нещадно ломило, сердце, оттаявшее, трепещущее, садня, билось о ребра. И вместе с тем она впервые за последние недели снова ощущала себя живой. Не застывшей карикатурой на саму себя, не мертвенным образом современной деловой женщины, деятельницы искусств, а живой, чувствующей, страдающей и любящей. Она не знала, нужно ли верить Эртану, искренен ли он в своем раскаянии, но не желала сейчас об этом думать. Как и о препятствиях, которые их разделяют и которые никуда не исчезли. Как и о последствиях того или иного выбора. Как же прекрасно это было – не думать, ничего не взвешивать, только чувствовать.

А потому Катя рывком подалась вперед, обхватила Эртана за плечи и бессильно сползла со скамейки ему в руки, со всхлипом обняла за шею и, уткнувшись лицом в теплую ткань его рубашки, затихла, жадно вдыхая знакомый сандаловый дурман.

Эпилог

Небо над Стамбулом было высоким, синим и по-летнему безоблачным. Но октябрьское солнце светило уже не так жарко, ласково гладило плечи, оставляло свои теплые поцелуи на щеках.