Ласточка

Анна взглянула той в глаза. Она издевается над ней? Или правда говорит на другом языке? Анна слышит ее, слова отдельные понимает, а все вместе – нет.

– Любовь к Богу, – продолжила игуменья, твердо глядя на Анну из-под очков, – доказывается любовию и милосердием к ближнему.

– Вы обо мне говорите?

– А милосердие, милость и снисхождение к ближнему, – ровным голосом договорила игуменья, – и прощение недостатков его приобретаются чрез смирение и самоукорение, покаяние.

Больше всего Анне хотелось спросить, понимает ли мать Елена до конца то, что говорит. А главное – верит ли она сама в это. Но спрашивать это было бесполезно. Анна никогда этого не узнает, мать Елена в любом случае скажет, что понимает и верит. Тем более что лично у Анны не было абсолютного права находиться в монастыре. Знает ли об этом настоятельница или только догадывается и молчит, потому что за Анну попросили?

– Ты помнишь, что ответил Бог Антонию Великому, когда тот озаботился кажущейся несправедливостью мира?

– Я не о мире в целом сейчас говорю, – тихо ответила Анна, понимая очевидную бесполезность этого разговора. Жаль, искренне жаль, что она не может, как многие, внимать словам игуменьи с полной, безоговорочной верой и трепетом, с открытой душой и наивностью.

– Говоришь о частном, о своем, а думаешь о несправедливости, о видимой тебе неверности замысла, ведь так?

Анна кивнула. Замысел очень странный, это правда. Или на самом деле неверный, или же не получилось. Но как может не получиться у Всевышнего и Всемогущего? Хотя в данный момент ее не это занимало. Не понимает матушка ее или нарочно переводит разговор в другую плоскость? Из реальности в притягательную, но непролазную пелену теологических споров. Как можно спорить о том, во что веришь или не веришь? На что не то что не требуется знание, а требуется счастливое упоительное невежество, полное отрицание очевидных законов природы? По крайней мере, известных на сегодняшний день…

– Помнишь? – настойчиво переспросила матушка.

– Нет. Вряд ли. Я не читала об этом.

– Он ответил: «Антоний, внимай себе и не подвергай исследованию судеб Божиих, потому что это душевредно».

Анна знала, как подробный, любовный анализ вот такой фразы Господа может вылиться в двухчасовую страстную проповедь. Да, здесь тоже есть страсти. Они иные, переплавленные, трансформированные, но часто абсолютно искренние, истовые… Да, «фразы Господа»… Как же им хорошо, тем, которые правда думают, что вот такими словами сказал тот, у кого нет ни прошлого, ни будущего, кто и там и здесь, и всегда, кто надо всем и во всем…

– Понимаешь, что я имею в виду?

Анна кивнула, но матушка продолжила, почувствовав ее неискренность или приняв это за неуверенность.

– «Внимай себе» – это не риторическая отговорка, сестра моя. Это прекрасный и практичный совет. Если у меня что-то болит, очень сильно – идти не могу, ногу растянула, я ведь не буду рассуждать о несовершенстве мира или о плохих дорогах, я буду молить Бога, чтобы нога побыстрее выздоровела.

– Я повязку наложу, – пробормотала Анна.

– Мучают тебя бесы, сестра моя, мучают. Не дают тебе верить счастливо.

– Не дают, – усмехнулась Анна. – Но не бесы, а ум. Я же не могу выключить свой ум.

Настоятельница быстро взглянула на Анну.

– Предпочитать молитву размышлению, сестра моя, – вот выход. Молись беспрестанно, и мысли перестанут мучить тебя.

– Не понимаю, какая связь между…

– Я скажу, – кивнула настоятельница. – Смиряйся, терпи, молись о спасении.

– Не понимаю, – неожиданно для себя сказала Анна. – Зачем мне это новое мучение, этот мальчик?

– Молись о том, чтобы претерпеть эту новую для тебя боль, – тут же подхватила настоятельница.

– Вот так просто? – поразилась Анна.

– Жизнь во Христе и сложна, и невероятно легка одновременно, – широко улыбнулась настоятельница, легко перекрестилась и ушла.

Анна побрела в другую сторону от трапезной – она видела, что туда замчался мальчик, который всё скакал, скакал неподалеку во время их разговора, играл с котами, потом увидел, как кто-то вышел из трапезной с корзиной, полной свежевыпеченных коврижек, уловил запах и ловко проскользнул в открытую дверь.

То есть она все время исподволь наблюдала за мальчиком… То есть он не дает ей покоя… То есть ей это дано для… Для чего? Все ли, что с нами случается, нам для чего-то дается? Нет, конечно. Иначе как быть с тем, что ломает нашу жизнь? Гибель Артема тоже ей для чего-то дана? Анне уже говорили здесь, пытались говорить, что так Господь ее испытывал. Спасибо, не надо нам таких испытаний. Круг, знакомый круг мучительных попыток разума постигнуть непостижимое.

Может быть, те, кто когда-то давно сказал: «А ты просто верь», тоже прошли этот круг? И не раз? Споткнулись, уткнулись во что-то совершенно непонятное, несправедливое, невозможное, искали, метались, а потом вдруг поняли: ничего не пытаться понять – это же самое простое и приятное. И стали учить этому других.

Анна зашла в трапезную и сразу поняла, где сейчас тот мальчик. Около него оживленно сновали монахини. Он сидел перед огромной для него тарелкой супа и жадно, неопрятно ел.