Ласточка

Анна резко смяла письмо. Вот почему она не читала ее писем! Что она пишет? Что она пишет, зачем? Зачем рвать ей душу? Анна бросила письмо обратно в коробку, накинула большой платок и, как была, в ночной длинной рубашке, вышла из кельи. Да, гулять по территории после вечерней службы запрещено. И что? Ее сейчас разорвет. Это нужно Богу? Или вот этим женщинам, которые убьются, но будут соблюдать все правила, подчас очень жестокие и необъяснимые. Почему нельзя выйти вечером на улицу? Летом ночи короткие, так долго светло. Вот и сейчас – солнце зашло давно, а полная темнота еще не наступила, ночь не упала. В саду можно было разглядеть даже котов, которые все втроем разлеглись на крыльце с заколоченной дверью, за которой жил Федоска – в том, воображаемом мире, который каждый волен творить по-своему. Почему нельзя просто посидеть на лавочке, посмотреть на небо?

Когда-то они с Антоном, когда Ника была маленькая, на даче сидели вместе и смотрели, как зажигаются звезды. Это необыкновенное, волшебное зрелище. Как небо становится темно-темно-голубым, потом все больше синеет, появляется густо-фиолетовый оттенок и зажигается первая звезда. Кто первый из них видел звезду, тот дарил ее второму. За месяц у Анны набралось двенадцать звезд, она точно помнит.

Анна глубоко подышала. Воспоминания вообще-то главные враги. Враги чего? Покоя. Не надо ничего вспоминать. Ни звёзды, которые ей дарил Антон, ни маленькую Нику, у которой вились каштановые волосы, и редкий человек проходил мимо, чтобы не восхититься очаровательной малышкой, ни дом, ни сад, в котором растут ее цветы, теперь они растут сами, как и Ника. Не надо вспоминать Артема. Он в ее сердце день и ночь, двадцать четыре часа. Но если она начинает вспоминать какие-то его слова, эпизоды, дни, его яркие безалаберные картинки, которые он рисовал, неизменно подписывая – «Маме», его переливчатый звонкий голосок, теплые ручки, когда он утром подбегал к ней и, держа за плечо, шептал: «Мам, мам, мам, я уже встал, все спят, никого нет, мне скучно, вставай!», Артем спал мало, как будто хотел успеть прожить свою крошечную жизнь как можно полнее… Если вспоминать все эти подробности, становится невозможно дышать, смотреть, говорить – ничего невозможно, горе наваливается своей тяжелой, плотной массой и закрывает ее целиком, прижимая к земле, парализуя волю.

Нет, нет, нет!!! Анна сжала руками виски, наклонилась на скамейке. Нет, куда ей деваться от всего этого? Почему снова все всколыхнулось? Как забыть? Ведь если не забывать, жить невозможно.

Анна увидела, как в окне настоятельницы погас свет. Потом опять зажегся. Через какое-то время дверь открылась, и та вышла, прямиком направилась к Анне.

– Иди в келью, – укоризненно качая головой, сказала мать Елена.

Сама вышла, никого не послала, могла отправить к ней келейницу, прислугу свою. Но если уж пошла разбираться… Плохой признак, самый плохой. Но что теперь делать?

– Не могу спать. Плохо мне. Хочу посидеть на улице. – Лучше говорить все как есть. Лучше для себя самой.

– Анна… – Настоятельница сжала губы, глаза блеснули под очками. – Ты вынуждаешь меня принимать меры.

– Сорок поклонов? – усмехнулась Анна. – Да хоть сто сорок. Завтра, вместо трапезы? Весь день?

– Тебе нужно молиться. Ты неспокойна. Твое страдание дано тебе как награда. А ты не принимаешь эту награду. Ты живешь здесь, а душа твоя не к Богу устремлена. Ты душой и мыслями осталась в миру.

– А вы не можете поговорить со мной об этом же по-человечески?

– Я – не обычный человек, Анна. И человеческие страсти мне непонятны. То есть… – Игуменья слегка нахмурилась. – Моя душа наполнена светом божьим. Я, если и страдаю, то о другом. Ты, Анна, волю свою отсечь никак не можешь. Вот ты как – хочу сидеть на лавочке, вышла и сидишь. Хочу думать о своей прошлой жизни – думаю.

– Я не хочу… – Анна опустила голову. – Я думать о том не хочу.

– Но ты позволяешь себе думать! Молись, проси, чтобы Господь дал тебе свою благодать.

– Хорошо.

Анна знала, что вступать в споры бесполезно.

– Ты должна поговорить с духовником. Напиши ему.

– Хорошо.

– Испроси совета у мать Агафьи.

– Хорошо. – Анна отвечала, не поднимая глаз. Ничего она не увидит в глазах мать Елены. Наверно, там есть Божья благодать, в ее глазах. Мудрость. Любовь к ближнему. Все, что она говорит Анне, вызвано любовью к ней. Но Анна никак не может пересечься с этой любовью. Любовь и милосердие отдельно, Анна со своим горем и отчаянием – отдельно. И на самом деле ничьей любви и тем более жалости Анне и не нужно.

– Сейчас иди в келью и больше не нарушай нашего закона. Ты знаешь – ночью ходить по саду не благословляется.

Анна посмотрела на небо. Как раз начинают зажигаться звезды. Пока она говорила с настоятельницей, она пропустила, как зажглись две первые звезды. И быстро-быстро на ее глазах появились еще десятки, уже сотни звезд. Как часто это бывало ночью, когда открывается небо и видны другие солнца, другие миры, Анна переставала чувствовать свою связь с Богом, необъяснимую, и без того непрочную.