Ласточка

Она – верит. Она верит не меньше их. Но… Она хочет говорить с Богом сама, на своем языке, а так православная церковь не разрешает. Разговаривать с Богом ты можешь только через посредников. А посредник – человек. У него болит зуб или поджелудочная, занимая все его мысли, или неприятно дергается щека, или клочковато растет борода, раздражая взгляд, или он не произносит все согласные, и от этого его речь, праведная, никак не доходит до твоего сердца. До ушей доходит, и все.

Да, все тело скрыто, не видишь несовершенной или, наоборот, слишком земной фигуры, не видишь волос – ни у мужчин, ни у женщин, лишь лицо, в обрамлении черного апостольника – как лик, проступающий из вечной темноты небытия. Они так близко к той реальности, которую мы не можем постичь. Невозможно осознать до конца, что такое миллиард лет, когда твой срок измеряется годами. Невозможно осознать, что такое бесконечность, что – там, где кончается все. Невозможно ощутить размеры окружающего тебя мира. Крохотный мозг вмещает в себя всю необъятную Вселенную. Мельчайшая песчинка – она же Вселенная. Потому что у меня в голове – всё, и прошлое, и будущее, и мириады звезд, и Бог, который везде, и сомнения в нем…

– Что там? – Виталик, с надкушенным бубликом в руке, подергал ее за полу подрясника, бубликом указывая на толчею около часовенки.

– Нельзя есть сейчас, – машинально проговорила Анна. – Кто тебе бублик дал?

– Да забей! – легко ответил Виталик, энергично откусил его, чавкая, и привычно выматерился.

Нет, нет и еще раз нет. Так не может быть. С одной стороны – праведницы, витиевато проповедующие отказ от всего земного, обеими руками держащиеся за эти решетки, которые закрывают их от мира, решетки, поставленные добровольно, с удовольствием даже – в этом и есть смысл, с другой стороны – нереальные люди, которые один за одним вторглись в их монастырь. Как будто их кто-то привел сюда. Вот и не верь после этого в провидение… Или в руку Божью… Или же это одно и то же… Девяносто шесть процентов неизвестной материи вокруг нас…

– А? Теть-Ань, чё она хочет? Выпить?

– Послушать тебя, Виталик, так все хотят выпить, – в сердцах сказала Анна.

Невозможно смотреть на это грязное самоуверенное личико. Почему он с утра уже такой грязный, как будто ночевал на вокзале? Не умывался. Никто не показал, где вода, никто не заставил умыться. Он и здесь никому не нужен. Где он ночевал? Куда его поселили? Она даже задумываться не будет об этом. Зачем он ее нашел? Он ведь бегал по территории и искал ее, она давно видела его шастающим туда-сюда. Нашел, прицепился, теперь, чтобы он ушел, нужно его обидеть. Так просто не уйдет. Почему – совершенно непонятно. Такие дети всё чувствуют, как зверьки, у них обострено чувство опасности. Тогда зачем он льнет к ней?

– Пошел от меня вон! – четко сказала Анна, не разжимая зубов. – Вон пошел и больше ко мне не приближайся, понял?

Виталик даже вздрогнул от неожиданности, немножко отступил назад, посмотрел на нее очень внимательно, сказал:

– Ладно.

Отошел метров на десять, сел на землю, отвернулся, так, чтобы боковым зрением видеть Анну, и стал быстро доедать свой бублик. Оставил небольшой кусок, спрятал его в карман.

Как зверек, честное слово, невольно заметила про себя Анна. И что? Ей что с этого? Ей жалко этого мальчонку?

Анна не успела додумать, потому что к ней приблизилась группа оживленно переговаривающихся стариц, спешащих к дому игуменьи. Анна видела, что Оля, добежавшая до ворот монастыря, остановилась там, ее задержала высокая, крупная мать Агафья. Оля что-то говорила, неловко всплескивая руками, пыталась прорваться к воротам, а благочинная держала ее за руку чуть ниже плеча. Потом Оля изо всех сил оттолкнула Агафью и прорвалась к арке, в которой была открыта дверь – туда, в тот мир, где живет монах, который никогда не будет вместе с Олей, к которому она, скорей всего, поедет, непонятно как, на чем, и, главное, – зачем. Но поедет, потому что в ней пробудилась жизнь, тайный, страшный в своей непреклонности, самый сильный закон, требование, заложенное природой, которая и есть Бог, или природа – часть Бога, или он – часть ее? Нам не сказано. Нам сказано – не пытайся понять. Но созданы мы так, что не пытаться невозможно.

Анна, секунду помедлив, поспешила к воротам.

– Ты еще что?! – Агафья встала ей наперерез и попыталась остановить, видя, что и Анна собралась выйти за ворота.

Анна, лишь кивнув ей, обогнула ее по траве и выбежала за Олей. Анна видела, как соседка ее пронеслась от стен монастыря до озера, там, на широкой дороге, по которой обычно шли паломники и посетители монастыря, остановилась, неуверенно оглянулась, потом тряхнула головой и зашагала широкими шагами, причем совершенно в другую сторону от автобусной остановки. Вероятнее всего, Оля не знала, куда идти, шла, чтобы не стоять, чтобы решение, которое созрело в ее голове, а точнее, в сердце, не переменилось.

– Подожди! – крикнула Анна.

Оля, обернувшись и увидев Анну, припустилась бежать.

– Да подожди ты! Хоть бы бежала в ту сторону! – в сердцах проговорила Анна и попробовала догнать Олю.