Лавка древнойстей. Том 2

Онъ вовсе не принадлежалъ къ числу тхъ положительныхъ, непреклонныхъ умовъ, которые находятъ, что истина должна быть безъ всякихъ прикрасъ, что ее слдуетъ очищать отъ всхъ наносныхъ фантастическихъ покрововъ, въ которые ее облекаетъ время и досужая фантазія — эти прикрасы, скажемъ мы, часто придаютъ ей особенную прелесть и еще больше возбуждаютъ желаніе ее изслдовать. Напротивъ, онъ любилъ видть эту богиню разукрашенною гирляндами изъ простыхъ дикихъ цвтовъ, которые преданіе сплетаетъ для нея и которые часто бываютъ свже цвтовъ взращенныхъ. Поэтому онъ лишь слегка прикасался къ воздушнымъ памятникамъ и ничто не заставило бы его уничтожить хоть одну легенду, въ которой говорилось о какомъ нибудь хорошемъ, гуманномъ поступк. Такъ, напримръ, возникъ споръ объ одномъ старинномъ гроб, высченномъ изъ грубаго камня. Издавна предполагалось, что въ этомъ гробу покоятся останки нкоего барона, который, разоривъ своими набгами массу народа въ чужихъ краяхъ, вволю изрубивъ и ограбивъ людей, вернулся домой, гд и умеръ, каясь и сокрушаясь о своихъ грхахъ. Въ послднее время архологи стали оспаривать достоврность этой легенды на томъ де основаніи, что сказанный баронъ, — какъ имъ хорошо извстно, — умеръ въ сраженіи, съ проклятіемъ на устахъ. Баккалавръ всми силами поддерживалъ преданіе, гласившее, будто баронъ раскаялся въ своихъ злодяніяхъ и, желая замолить свои грхи, творилъ милостыню щедрой рукой. Стало быть, утверждалъ баккалавръ, нтъ сомннія въ томъ, что онъ попалъ въ царствіе небесное. Т же археологи отвергали другое, давно установившееся преданіе, будто въ потайномъ склеп похороненъ прахъ одной старушки-дамы, которую, по повелнію блаженной памяти королевы Елизаветы, повсили, четвертовали и волочили по улицамъ города за то, что она оказала помощь нкоему священнику, упавшему отъ голода и жажды, безъ чувствъ у ея порога. Баккалавръ горячо ратовалъ за это преданіе, стараясь убдить каждаго въ томъ, что церковь ихъ, дйствительно, была удостоена этой чести, что истерзанные члены несчастной женщины были собраны ночью у четырехъ городскихъ вороть, привезены въ ихъ церковь и тамъ погребены. И тутъ онъ обыкновенно прибавлялъ — онъ бывалъ очень возбужденъ, когда ему приходилось говорить объ этихъ истязаніяхъ — что славы заслуживаетъ не жестокая королева Елизавета, а ея ничтожнйшая подданная, оказавшаяся такой гуманной и сердечной женщиной. Когда же ученые стали выражать сомнніе насчетъ того, что будто бы у дверей храма, подъ простой плитой, былъ похороненъ скряга, лишившій наслдства единственнаго ребенка и завщавшій все свое имущество церкви для того, чтобы по немъ часто треэвонили въ колокола, — онъ охотно присоединился къ ихъ мннію, вполн соглашаясь, съ ними, что такого покойника у нихъ въ церкви не было. Словомъ, онъ бы желалъ, чтобы каждый памятникъ, каждая надпись говорила лишь о благородныхъ дяніяхъ, достойныхъ перейти въ потомство, остальныя же онъ готовъ былъ игнорировать, Пусть, молъ, они будутъ глубоко, глубоко зарыты — хотя бы въ этой-же самой церкви, — лишь бы никогда ужъ не всплывали на свтъ Божій.

Вотъ этотъ-то добрйшій, но и своеобразнйшій человкъ руководилъ двочкой на первыхъ порахъ при вступленіи ея въ должность привратницы церкви. Мы уже видли, какое глубокое впечатлніе произвелъ на нее древній храмъ своимъ великолпнымъ безмолвіемъ среди чудной оживленной природы. Онъ представлялся ей олицетвореніемъ старости, окруженной вчно возрождающеюся юностью. Посл же разсказовъ баккалавра, этотъ храмъ казался ей какимъ-то особеннымъ міромъ, мстомъ успокоенія, недоступнымъ для горя, чуждымъ всего грховнаго.

Посвятивъ ее въ исторію всхъ гробницъ, находившихся въ церкви, баккалавръ повелъ ее внизъ, въ подвалъ, бывшій когда-то склепомъ, гд, по его словамъ, въ былыя времена не разъ ночью совершалась служба: зажигали лампочки, висвшія у потолка, кадили благовоннымъ ладаномъ, и среди пышной обстановки — мантіи блестли серебромъ и золотомъ, стны пестрли картинами, одежды изъ дорогихъ тканей, усыпанныя драгоцнными каменьями, сверкали разноцвтными огнями — подъ низкими сводами склепа раздавалось пніе старческихъ голосовъ, и колнопреклоненные монахи молились, перебирая четки. Возвратившись въ церковь, онъ указалъ ей на самомъ верху низенькіе хоры, по которымъ, бывало, монахини скользили, какъ тни — трудно было на такомъ далекомъ разстояніи уловить ихъ мрачный обликъ — кое-когда останавливаясь, чтобы прислушаться къ молитв. Онъ объяснилъ ей значеніе рыцарскихъ доспховъ, шлема, щита, желзныхъ перчатокъ, висвшихъ на стн часовни, — разсказалъ, какъ воины употребляли огромные мечи о двухъ рукояткахъ, какъ они убивали людей желзными палицами. Все, что онъ ей говорилъ, она хранила, какъ драгоцнность, въ своей памяти и иногда, просыпаясь ночью отъ сновъ, навянныхъ этими разсказами, она вставала съ постели и спшила къ окну посмотрть на темную церковь: ей казалось, что она увидитъ освщенныя окна храма и что втеръ донесетъ до нея звуки органа и пніе человческихъ голосовъ.