– Настоящие туркменские ковры – произведение искусства, – сказала Ада, которая, похоже, знала все, – они есть в музеях. Путешественник Марко Поло с восторгом писал о них, называл лучшими в мире. Самый старый ковер, сотканный руками туркменок, так называемый Пазырский, датируется четвертым веком до нашей эры. Выглядит он прекрасно. Вероника, в подвале хранится целое состояние. За такие ковры можно ого-го сколько выручить. На чем лежит вон тот коврик?
– Похоже, на софе без спинок, – подсказала я, – здесь когда-то была спальня. Пара стульев, столик. Раз, два, три, четыре спальных места. Мебель не современная.
– Здесь кто-то жил? – ахнула Вероника.
– Возможно, – согласилась я.
– Господи, кто? – испугалась Ника.
Ада развела руками.
– Сомневаюсь, что мы узнаем ответ на этот вопрос.
– Интересно, зачем тут звонок? – в свою очередь, удивилась я, рассматривая небольшой колокол с веревкой, он висел над небольшим отверстием в стене.
Дюдюня дернула за веревку. Колокол мелодично запел.
– Звук уходит в отверстие, – протянула Ада, – возможно, ранее в кабинете тоже оно было. Слуховая труба. Внизу позвонят, хозяин слышит.
– Зачем? – пролепетала Ника.
– Кто ж знает? – философски ответила Дюдюня. – Зимой тут, наверное, холодно.
– Может, обогреватель ставили, – прошептала Вероника. – Кто здесь находился?
– Давайте посмотрим, может, еще комнаты обнаружим, – предложила Дюдюня, – проверим, есть ли выход на улицу. Подземелье сделано качественно, прямо на века, но оборудовал его не Николай.
– А кто? – удивилась Вероника.
– Когда? – задала я свой вопрос.
Дюдюня показала на плитку, которой облицевали стены и пол.
– Такую делали в конце девятнадцатого – начале двадцатого века. После революции выпускали уже другую, но запас старого кафеля, наверное, еще имелся у торговцев. Помещение могли оборудовать и после переворота. Думаю, его построили в промежуток с тысяча девятьсот тринадцатого по… ну… тысяча девятьсот двадцать какой-то год. А вот небольшой ремонт произвели в период с сорок шестого по пятидесятый. Подлатали, так сказать, подвальчик.
– Как ты это определила? – спросила я.
Дюдюня усмехнулась.
– Долго живу на свете. Присмотрись. Плитка на стенах в основном темно-зеленая с орнаментом. Такой до сих пор облицованы в Москве подъезды очень старых домов. Она вечная. Но кое-где может отвалиться.
Дюдюня показала пальцем на один серо-голубой прямоугольник, который резко выделялся на фоне общей картины.
– Чем интересна эта штука?
Я прищурилась.
– Вроде ничем!
– В центре Москвы старинный кафель не сбивают, просто латают. И здесь поступили так же. Вместо отпавших кусков прилепили другие, типа «кабанчик». Таня! Неужели ты не замечаешь тоненькую рамочку по всему периметру «заплатки»?
– Точно! – подпрыгнула я.
– Это надпись, – сказала Дюдюня, – можно прочитать. Давай! Декламируй.
Я уткнулась носом в стену, прищурилась и произнесла:
– «Слава великому Иосифу Виссарионовичу Сталину!» Ничего себе! Зачем его имя на плитке упоминать?
– Из любви к диктатору, – улыбнулась Дюдюня. – Такую плитку начали выпускать спустя несколько лет после победы, она продавалась ящиками, в каждом непременно было несколько штук вот таких, с упоминанием вождя всех народов. Не каждый хотел укладывать дома сию «красоту», но выбросить плиточки с надписью было опасно. Увидит кто-то их в мусоре, сообщит куда надо: «Сергеева враг, она не любит Сталина». Но потом кто-то из высокого начальства возмутился: «Это что же получается, товарищи! „Кабанчиком“ не только метро, магазины, но и сортиры дома люди отделывают, на пол его кладут. Народ срет на имя вождя, топчет его ногами». И в пятидесятом прикрыли производство. Тех, кто производил облицовочный материал, объявили врагами народа и посадили.
– Смотрите, – воскликнула Вероника, – здесь кухонька!
Мы все втиснулись в другое крохотное пространство. Я увидела серый резервуар для воды, он висел над раковиной. Я подняла вверх палочку, которая торчала снизу. Жидкости внутри не было.
– Стол! – заметила Дюдюня. – Очень старый, но сделан просто на века, полагаю, его купили… ну… может, когда подвал оборудовали, сейчас так качественно не мастерят. Хотя точно сказать трудно. Табуретки тех же времен. Тут определенно кто-то жил, надо пройти по коридору до конца, посмотреть, куда он приведет. Все согласны?
Мы с Вероникой молча кивнули и вышли в коридор.
– Для кого могли соорудить подземные хоромы? – стала рассуждать вслух Дюдюня.
– Для беглого преступника, – предположила я.
– Больного проказой, – выпалила Ада, – его хотели навечно запереть в лепрозории, но кто-то спрятал человека.
– Проказа лечится, – произнесла Вероника.
– Сейчас да, – согласилась Дюдюня, – но вспомните облицовочную плитку! Тоннель делали в начале двадцатого века, ремонтировали сразу после войны. Лекарства от проказы тогда не было.
– Дом принадлежал родителям Николая, – напомнила я. – Возможно, это Игорь оборудовал подземелье?