Лебяжий

Похоронив мужа, она осталась совершенно одна: ни родни, ни ребенка, ни даже близкого человека – все куда-то сразу исчезли. Станеев чуть ли не на полгода уехал в Уржум, сдавал экстерном университетскую программу. А потом появился Мурунов, отыскал ее в гостинице, привез на Лебяжий.

– Вот не думал, что ты раскиснешь, – войдя в прежнюю свою квартиру, Раиса упала на кровать и, закусив зубами подушку, долго и недвижно лежала, уткнувшись в нее мятым и покрасневшим лицом. Мурунов, получивший назначение на край земли, к Карскому морю, должен был вылетать через час, его искали, ждали, а он вздыхал около Раисы, хрустел пальцами и думал о том, что оставлять ее здесь нельзя.

– Вот что, ты не дури... вообразила, что все ее бросили... Как же мы тебя бросим? Собирайся, поедешь со мной.

– Никуда я не поеду, – Раиса взяла себя в руки, вскочила пружинно и смыла слезы и вмятины на щеках ледяной колючей водой.

– Дура, – сказал он тускло, понимая, что решение ее бесповоротно и что, выревевшись, она станет прежней Раисой. – Какая же ты дура!

Бывшая жена Мурунова к тому времени родила и жила здесь же, на Лебяжьем, но и это не остановило бы Раису, если б этот косолапый очкарик смог заменить ей Мухина. Нет, Ивана никто не заменит. Даже Мурунов, которого Раиса почти любит.

– У тебя кто-то есть, – предположил Мурунов. Раиса ему не возражала. – Наверно, тот губастый фокусник.

– Ага, он, – опять согласилась Раиса, чтобы не оставлять ему надежды. – Все мы, бабы, дуры. Прощай, Игорек, – она обняла Мурунова, поцеловала и, глядя себе под ноги, посоветовала: – Увези ты ее с собой. Сын-то вылитый Мурунов... Это твой сын, Игорь.

– Ладно. Но я прилетать сюда буду, учти, – сказал он и действительно прилетал еще два-три раза. На острове оставалась одна бригада из его экспедиции, и он прилетал.

Раиса все так же заведовала островной больничкой, которая разрасталась по мере того, как рос поселок. Бригаду перебросили к морю, а Мурунова – за границу. Он снова звал Раису с собой, но она отказалась. И вот уж два года, как он там, и сын его там, и жена. Он пишет реденько, и тон писем делается спокойней: наверно, смирился с мыслью, что вместе им уж не быть, а может, так занят, что теперь ему не до Раисы. Жаль, что далеко он и с ним нельзя пообщаться. Общаясь с людьми, которые любили Ивана и которых он любил, Раиса как бы вырывала его из небытия, прикасалась к нему, существующему только в делах и в памяти, через них, и ей становилось легче. Муж занимал в ее жизни необычайно много места. Раиса поняла это лишь после его смерти. Она осуждала его за терпимость, которая нередко смахивала на беспринципность. Он, казалось ей в ту пору, хотел примирить волков с овцами. Но и такого она любила его и уважала, как только можно любить и уважать мужчину. Позже, уже поостынув, Раиса поняла, что терпимость Мухина была вынужденной; все свои помыслы, все силы отдал одной-единственной цели. Он сознавал, что в чем-то проигрывает, позволяя ловкачам, вроде Горкина, недавно уехавшего за границу, греть руки у своего огня, переживал это в одиночку и никогда никому не жаловался. Но Раиса-то знала, как мучит, как донимает его совесть. Совесть мстила за компромиссы, а его покладистость привлекала к нему людей. Мухин умел заставить работать и друзей своих, и врагов. Но, разумеется, он не уравнивал две эти категории. С друзьями был нежен, добр, внимателен, ради них забывал о себе. Это он помог распрямиться Мурунову, согнувшемуся от неудач, он сделал оседлым вечного бродягу Станеева, он постоянно опекал Степу, Водилова, каждого, кто с ним соприкасался и кто нуждался в его помощи. Раиса и сама испытала на себе влияние Мухина. Теперь, когда ей за сорок, она уж не так категорична в своих суждениях, хотя как будто ничем не поступилась, разве только поумнела и, может, потому стала добрей. Вряд ли Мурунова знает, почему вернулся к ней Мурунов. Впрочем, так ли уж это важно? Главное, у ее ребенка есть отец...

«Вот, Ваня, – мысленно обращалась к мужу Раиса, – благодаря тебе я стала альтруисткой...» И еще говорила ему, что ребенка, которого когда-то обещала родить, так и не родила, а годы уходят. Рожать от случайного человека не хочется, а Мухин или кто-то хоть чуть-чуть на него похожий больше не встретится. А жаль, жаль, что не встретится...

Станеев, прижавшись к холодной печке щекою, обнял ее, вцепился пальцами в углы, словно боялся, что, отпустив печь, упадет. Виски вздулись, и казалось, череп не выдержит адского напряжения и лопнет. Но череп не лопнул: из носа густо пошла кровь. Через минуту Станееву стало легче. Чтобы не напугать задумавшуюся Раису, он осторожно дотянулся до полотенца, окунул его в ведро с водой и приложил к переносице.

– Юра, ты не мог бы подарить мне его фотографию? – спросила Раиса, наполовину высунувшись из мешка и оправляя сбившуюся моховую подушку.