Лебяжий

Станеев что-то невнятно промычал и отодвинулся в угол, куда не доставал свет лампы. День этот для него слишком переполнен был впечатлениями. И одно из них – приезд Раисы – подействовало на него удручающе. Еще там, на острове, он понял, что любит Раису. Это было все равно что любить птицу пролетающую или вчерашнюю звезду. Он знал, что Раиса никогда не ответит ему взаимностью, а пытаться завоевать ее он не смел. Таких женщин не завоевывают. Они сами берут то, что им нужно. После смерти Мухина Раиса избрала Мурунова, Станеев видел их в Уржуме, а вернувшись на остров, снова увидал, как они в обнимку выходят из самолета. В тот же день он покинул Истомину избушку, устроился в лесничество, у самых гор, где никто из знакомых его не потревожит, не станет докучать вестями о... счастливой женщине. Но мир тесен. Его и здесь находили... Нашла и Раиса. Что-то не вышло у них с Муруновым. Вероятно, решила пожаловаться на судьбу, заодно вспомнив Ивана Максимовича.

– Что ж ты молчишь? – поднявшись на локоть, старалась разглядеть его лицо Раиса.

– Да я не знаю, – не оборачиваясь, но все же отняв полотенце, глухо проговорил Станеев. – Одурел. Столько всего сразу...

– Рад, значит?

– Конечно. Ты же мне... почти родной человек. А я так встречаю... даже не приготовился.

– Я не дипломат... с официальным визитом. К чему готовиться-то? – рассмеялась Раиса и дружески упрекнула: – Хорош хозяин – спиной стоит. Хоть бы ко мне повернулся.

«Поцеловать бы ее! Вот поцелую!..» – заведомо зная, что не решится на это, тоскливо думал Станеев.

– Подойди ко мне, Юра!

Почти потеряв рассудок от страха, от еще не понятой, холодящей грудь радости, Станеев с диким грохотом опрокинул табурет, дунул на бегу в лампу, не погасил, но не заметил этого и, подскочив к нарам, облапил Раису, бестолково ткнувшись губами где-то возле маленького ее уха, и заглотил ртом жестковатую вьющуюся прядку.

– Какой же ты мальчик, Юра! Совсем еще мальчик! – на величавом, властном, смягченном сочувствием лице мелькнула жалость, которую Станеев принял за желание.

3

Солнце выкатилось как раз напротив окошка. Края темного неба расправили морщины, заголубели. Всю ночь молчавший лес стряхнул с себя сонную одурь, загомонил, закачал ветками, уронив на посеребренные папоротники отпавшие иглы, листья, капли тяжелой росы. Курья, отразив в волне красное веселое солнце и слинявший в солнечном свете месяц, осторожно вывела их на середину, спугнув дремавшую щуку, и целеустремленно потекла к морю. А солнце и месяц выплясывали на волне, то проваливаясь, то взлетая на гребень. Берег еще курился туманом, был тих, беспечально-задумчив и вдруг ухнул обвалом, переполошив выбравшихся из гнезда стрижей. Они заверещали, забили крыльями и отлетели на безопасное расстояние. Лишь один, старый, с помятым хвостом, спланировал на крышу и принялся выклевывать из хвоста крошки глины. Отклевавшись, он перелетел на конек и, вытянув шейку, начал осматриваться. Посреди двора лежал лось. На его хребте хозяйничала сорока, прыгала, вертелась по сторонам, трещала, всем сообщая, как удачлива она в промысле и как велика ее добыча. Зверь жил еще, и стриж тут же обвинил сороку в хвастливости. Болтунье было не до него, она упивалась собою и трещала на весь свет, расписывая свою удачу. Стриж знал, что сороку теперь не остановить, будет стрекотать без умолку, пока не прогонят, но сам прогнать ее не отваживался, лишь перелетел поближе к зверю. Нижняя губа лося была обиженно вытянута; передняя левая нога выше колена была иссечена дробью, правую, неловко подвернутую под брюхо, задело как раз подле копыта. Стриж осмелел и пристроился у лося на голове, промеж пробившейся куцей лопатки. Сорока подскочила к стрижу, закричала и принялась позорить на весь лес. Неприлично обругав ее, стриж улетел. Он уж над рекою носился среди стаи своих сородичей, а болтунья все еще стрекотала, рассказывая всем, как этот маленький жулик хотел поживиться ее добычей.

Утро стучалось во все окна. А в домике спали – мужчина на лавке, женщина – в мешке, на нарах. Из лесу, осторожно оглядевшись, выбрел грустный Буран, прогнал сороку и, разбудив лаем Раису, принялся облизывать кровь с раненых Филькиных ног. Раиса натянула на себя платье, стараясь не шуметь, открыла шкаф. В шкафу, помимо двух фотографий, в маленькой нише лежали две общих тетрадки. Раиса открыла одну из них, не удержалась и стала читать. «Социология наслаждений». Ого! – название заинтриговало. Она перелистнула страницу и прочитала первую фразу: «Рим погиб от излишеств...» Любопытно! Надо будет почитать...

Закрыв тетрадку, сунула фотографию в сумочку и вдруг испуганно вскрикнула: сзади, неслышно подкравшись, ее стиснул Станеев.

– Ага, попалась!

– Ты подсматривал? Ай-ай-ай!

– Так ведь и ты кое-что подсматривала.

– Женщине простительно. Все мы любопытны, как сороки. Что это за сочинение?

– Начал реферат, да погас. Пороху мало.

– Тема модная. Теперь все говорят: «Секс и религия», «Секс и политика».

– Я не о том, – слегка смутившись, возразил Станеев. – Наслаждения могут быть разными: работа, увлечения, борьба...