Лебяжий

Истома вышел из-за стола, раздавив ногою какую- то упавшую посудину. Хруп этот, точно выстрел, подкинул Симу. Она брякнулась головой о скобу и выскочила на волю. Бежала, не различая пути. Ей было все равно – куда, лишь бы подальше от этого ужасного, дикого старика.

Если б знала, что кончится все так страшно! За сто верст обежала бы эту избушку! А все деньги – на них польстилась, придя в то утро сюда. Истома только что вернулся с обхода. Сбросив свой балахон, быстро собрал угощенье. Сима помогала ему. В хлопотах оба оттаяли, разговорились.

– Как же тебя прибило сюда, горюха? – участливо спрашивал Истома чуточку робевшую перед ним женщину.

– Нужда заставила.

– Вдовая, что ль?

– Бросовуха, – не моргнув глазом соврала Сима, зная, что ложь все равно откроется. Но это случится потом, потом, когда вину разделят пополам.

– И ребятня есть?

– Трое... А в моем положении и с одним накладно.

– Вот судьбина! Свела бобыля с кукушкой! – Истома нащупал за спиною на подоконнике ножницы и осколок разбитого зеркала. Придумав заделье, вышел. Явился не скоро, успев обкорнать и кое-как пригладить бурые беспорядочные космы.

– Ой! – Сима, вполне оценив его усердие, хихикнула.

– Чего ты? Аль видом страшон?

– Вид самый завлекательный. Лет с десять с себя состриг. А только напрасно. Волосы стильные были.

– Сильные? Сила-то, милая моя, не в волосах, а в телесах. Это про Самсона наврали, мол, волосье силой питало. А я верней верного знаю: дух да тело исполинят человека. Они же и покоя ему не дают...

– Видать, мяло тебя... без любушки-то?

– Спасу не было. Теперь старюсь... не тот стал. А раньше: проснусь – жена рядом мерещится. Трону боковину – холодная...

– Старишься, значит? – притворно вздохнула Сима, и встала, и засобиралась. – А я думала...

– Не думай, ягодка! Раздевайся давай! – охватив ее жилистым медвежьим заручьем, властно велел Истома. Не подчиниться ему не хватило сил. Да и чего ради упрямиться? Не убудет...

– А ты одаришь меня? –уж задыхаясь, уж млея в его объятиях, все же успела порядиться Сима.

– За этим не постою.

Потом опять пили чай, неторопливо беседовали. Кривым и черным, как крюк, пальцем Истома бренчал на балалайке. Сима остреньким, точно шильце, голоском протыкала плотный аккомпанемент:

– Све-етит месяц, све-етит ясный...

Истратив слова, безразлично спросила:

– Окладец-то честный тебе положили?

– Не обижает держава. Знает, что нелегко тут приходится. А мне деньги ни к чему. Всех-то расходов на спирт да на муку. Зарядами снабжают. Мех и мясо сам добываю.

«Неуж поскупится? Не должен вроде. Сердцем-то прост», – зудела подлая мыслишка. Приметив заношенную рубаху, предложила:

– Бельишко-то дай, выстираю.

– Ну? Вот одолжила, ягодка! Стало быть, и я в долгу не останусь.

– Не будем считаться. Ты лаской меня отогрел. Это всего дороже.

– Ласка во мне не порчена. Приходи. Вся твоя будет.

Прощаясь, Истома сунул в ее ладонь тугой, еще не расклеенный пакет. Не утерпев, Сима заперлась в сарайчике и дважды пересчитала деньги.

«Ого! Этак я живо богачкой стану!» Из глуби всплывшее воспоминание о муже неприятно кольнуло совесть, свернувшуюся котенком, но тут же погасло: «Велика беда! Кто узнает?»

С детства до замужества, сама себе отданная, полусытая, Сима всеми правдами и неправдами хотела избавить от похожей участи ребятишек и, еще не вырастив, копила для них приданое.

«Первый помер... и на Степана надежды мало... Выживет – нет, бог знает. А мне случай выпал – не упущу».

Теперь Симе было не до расчетов. Ополоумев от страха, она бежала, куда вели ноги, вязла в снегу, задыхалась.

Заметив на вешалке забытую ею плюшевую шубейку, Истома подобрал раскиданные на полу деньги, кое- как втиснул в чужой карман и стал на лыжи.

«Ишь стыд-то как гонит! Без ума летит баба!» – догоняя ее, думал Истома.

Услыхав погоню, Сима метнулась в сторону, присела, и ткнувшись лицом в сугроб, ждала развязки.

– Оденься, – кинув ей шубу, сказал Истома. – И не ходи сюда больше. Дорогу забудь.

Могучим комлем казался, ни ветру, ни времени не подвластным, а вот согнулся и, подтолкнув себя, медленно заскользил к неуютной темной избушке, сиротливо чернеющей посреди тундры.

4

Пока что жизнь, как говорит Мурунов, идет не по циркулю. Горкин ждал иного. Вместе со всеми рисковал, даже пытался взять на себя часть вины за остановку на Лебяжьем... Переиграл! Одернули, как мальчишку. Потом эта дурацкая женитьба... по оброку. Испугался? Нну! Впрочем, струхнул, чего там! Этот пьяный кретин был попросту невменяем. Мог шлепнуть под горячую руку. Ему – срок, а ты лежи-полеживай, не осуществив ни одного из своих замыслов. Пережил минуты унижения... А кто их не переживал? Ввел в свой дом эту вульгарную женщину. И пса ее, Эдьку... Что ж, можно и это вытерпеть ради конечной цели. Настанет день, когда имя Горкина зазвучит во всю силу. А пока...