Лебяжий

– И я, – без умысла соврал Мухин. – А что?

– Просто интересно. Глядя на вас, я тоже, пожалуй, надерусь.

– Прекрасно. Веселая будет компания!

Мухин, вопреки строгим запретам врачей, иногда принимал, и Раиса ему не препятствовала.

– Степа-то, – говорил он, разглаживая бороздку между бровей, – против меня взбунтовался. Не пойду, говорит, и все. Может, и ты под этим делом, – Мухин щелкнул себя по горлу, – дашь мне отставку?

– Не выйдет, Ваня! Четырнадцать лет терпел? Терпи еще лет тридцать. На меньшее не согласна.

– Не серчай на меня, Максимыч. Это я во хмелю выламывался... Дорога у нас одна, – покаянно проговорил Степа.

Раиса обняла его и матерински поцеловала в шелудивый веснушчатый лоб.

– Вот и выпьем за нашу... одну дорогу, – сказала она и лихо опрокинула стопку, хотя пила раньше только сухое. И то по большим праздникам.

Степа после болезни ослаб и скоро заклевал носом. Мухин подставил ему под ноги второе кресло, накрыл пледом.

– Худо у них?

– Хуже некуда. Надо пригреть его... ишь как спит! Дитя невинное.

– Я ведь обманула тебя, Ваня, – призналась Раиса.

– Это насчет дороги? – Мухин, стоявший у Степиного изголовья, нащупал гвоздь под обивкой, нажал па него: рука боли не ощутила. Это была чужая рука.

Били настенные часы. Дремно посапывал Степа. Короткая пауза, быть может в секунду, длилась для Мухина бесконечно. За нею последовал тяжелый вздох, и Раиса докончила:

– ...Ребеночка-то не будет.

Бой часов оборвался, и медленно-медленно к руке стала приливать кровь.

– Рука у меня отерпла, – виновато улыбнулся Мухин и, чуть прихрамывая, подошел к жене.

– Ты понял, Ваня? Я все врала... Ребенка не будет! – зло и негромко выкрикнула Раиса. – А я хочу... мне и самой ребенок нужен!

– Причина-то, стало быть, во мне? – обняв жену со спины, говорил Мухин. – А я по глупости... тебя изводил... Дурак безмозглый! Ох дурак!

Схватив полушубок, он вышел, оставив Раису в полной растерянности. А ей нужно было выговориться или выреветься. Но с кем, с кем? Мухин ушел, а тут вот давит, комок застрял в горле. «Что это я? Что я?» – Раиса гладила горло, словно пьяная, качалась из стороны в сторону. Потом налила стакан водки, залпом выпила и рассмеялась.

– Что ты, Рая? – приоткрыл глаза Степа.

– Спи, спи.

А Мухин, перемигиваясь, точно веки одного глаза перевешивали веки другого, ощупывал печку в бараке и похваливал Станеева.

– Молодчина! Быстро освоил...

Станеев, живший все эти месяцы в счастливом тихом уединении, почти ни с кем не общался. Сейчас его потянуло к людям, и приход Мухина оказался как нельзя более кстати.

– Талант... в смысле созидания печей, – усмехнулся Станеев.

– Что ж, и здесь талант нужен. Учиться не надумал?

– Ради корочек? Так мне их хранить негде. Да меня уж давно из списков вычеркнули.

– Если хочешь – похлопочу. Восстановят.

– Какой смысл? Вот лед тронется, и я с ним подамся...

– В бичи, значит?

– В бичи, – подтвердил Станеев и с вызовом посмотрел на Мухина.

– Хорошо, когда от всего свободен... Живешь как ветер. Надоело – свистнул и полетел...

– Смеетесь?

– Человек-то ты славный... и умом не обижен... жаль, – пробормотал Мухин и, оглянувшись, словно боялся, что могут подслушать, шепнул: – Терять тебя жаль... Сейчас модно держать психологов... и я бы рискнул... ради тебя, конечно.

– Не рискуйте, – рассмеялся Станеев, чувствуя, что еще немного – и согласится. Мухин умеет на мозги капать.– Не стоит.

– Ну бог с тобой. Я в таких делах плохой советчик. А пока вот что... Степа у меня на больничном... Послесари за него... а там и весна...

Разговор неожиданно оборвался. Станеев ждал, что его начнут уговаривать, и, поломавшись, уже собирался ненадолго задержаться, допустим, до лета или даже до осени. А Мухин молчал и, распахнув руки, обнимал новую, только что сложенную Станеевым печь. Был он вял и рассеян.

Но уходя, еще раз спросил:

– Послесаришь, значит? Выручи, Юра... А там и весна... Весна-а.

6

Сима возвращала долги, наивно полагая, что знает, сколько и кому задолжала. Деньги следовало вернуть, вернуть как можно скорее. И, может, тогда все образуется. Так думала Сима.

– Чего ж проще? Горкину – семьдесят, Истоме – триста и еще один нераспечатанный пакет. Чего ж проще?...

Но каждая пачка или пачечка весила ровно столько, сколько было с ней связано. Эти зеленые, красные радужные бумажки, словно хмель, оплели и прошлое, и настоящее, и всех тех, кто хоть сколько-нибудь был близок Симе. Неувядающий стимул – деньги – вдруг превратился в жестокую, карающую бессмыслицу. Без них жилось трудно. С ними стало безопорно и жутко.

Уставясь на ночничок – стеклянную лилию, кое-как склеенную после погрома,  Сима осторожно ловила слабые лучики робкого света, просвечивающего сквозь пальцы. Провод, петлей захлестнувший разбитый цветок, через отверстие в стене уползал наружу. Казалось, на том конце провода сидит кто-то всевидящий и суровый. Судья? Сима подняла голову. Никого. В кроватке ровно дышала Наденька. Попросив Раису посмотреть за спящею девочкой, она забрала с собой долги видимые и начала обратный расклад...