Лебяжий

Крайняя улица поселка сбегала к реке. По сторонам, у палисадников, в четыре дощечки тянулись чистые деревянные тротуары. Середина улицы поросла буйной травой. Здесь, видно, совсем не ездили машины. Да и откуда им взяться в этом богом забытом селении? Все допотопное, заброшенное, сиротское. Вон избушка, с которой начинается улица, одним углом повисла над обрывом. Еще год-два – и свалится прямо в реку. А здесь это, вероятно, никого не волнует. Века прошли, сменилось несколько поколений, эпох, а Гарусово стоит себе в сторонке, курится печными трубами, ест, спит, ловит рыбу, охотится. Что ему до большой шумной жизни, до барж, проходящих мимо, до катеров и пароходов?

В пятнадцати метрах от берега села на мель самоходка геологов, но, кроме собак, никто не обратил на это внимания. Парнишка, свалившись с лайки, ругает ее по-русски; мать раздувает огонь, склонившись над кострищем; пьяный отец храпит в нарте. Глухота, дикость! Никто и не подозревает, что эта самоходка и люди на ней – вестники нового времени. Встречайте их с хлебом, с солью или гоните прочь, если вам дорог ваш вековечный покой.

– Здравствуй, отец! Здравствуйте, Андрей Афанасьевич, – Олег каждому протянул руку, но пожал ее только Енохин.

– Молодец, сынок! – Пронин выждал, не отойдет ли в сторону Енохин, при котором стеснялся выражаться слишком сильно, Но тот стоял около и из-под ладони смотрел на берег. Там, в дальнем конце улицы, завязла синяя легковушка. Подумаешь, зрелище! Я же понимаю, что это повод... Не хочет, чтоб слишком распекал сына. Я еще на берегу для него заготовил такие кирпичи – каждым оглушить можно. Теперь вот подыскивай слова полегче. Вполсилы и отчитывать не стоит. – Молодец! Враг того не сделает, что ты натворил! Не сегодня завтра река станет...

«Станет так станет», – подумал Енохин.

– ...а мы по твоей милости тут застряли.

«Может, и к лучшему это», – снова мысленно возразил ему Енохин.

Вьюн, легонько потеснив своего громоздкого сына, поднырнул под его руку и очутился как раз перед Прониным.

– Это ведь я их сюда завел, Федор.

– Вьюн?! – Пронин редко чему удивлялся, а этот опасный, верткий старик удивлял его постоянно. Вот и теперь он, словно привидение, возник перед Прониным. Откуда и как сюда попал? – Тебя же судили... Угадал под амнистию?

– Душно там, и все под ружьем... надоело, ушел.

– Сбежал, значит?

– Ага, сбежал.

– И эту посудинку нарочно на мель засадил?

– Был грех.

– Все слыхали? – Пронин подозвал своих ближе и многозначительно поднял палец: запоминайте, мол, и в случае чего будьте свидетелями. – Вот так, Осип Матвеич. За баржу довесок получишь.

– Долго-то не просижу. Не напрасно Вьюном зовут. Зато вам отсюда до будущей воды не сняться. К той поре, даст бог, я опять подоспею.

– Хорошенько присмотрят – засядешь надолго. Да не о том речь, Вьюн. Ты почему нас в глубь не пускаешь?

– Хищники вы, земли губители, – вот почему. Леса рушите, реки загаживаете... А я берегу их для народа для русского...

Пронин не слишком владел словом, да и высказанное Вьюном прозвучало весьма внушительно. Ишь как завернул: «Для народа для русского...» Тут сразу и не найдешься, как возразить. А возразить нужно, поскольку интересы резко расходятся. Может, Андрей Афанасьевич пособит? Пронин оглянулся на начальника партии, дымившего «беломориной». Тот будто и не слушал. Ну и ладно, сам выкручусь! Только бы впросак не попасть. Народ кругом, надо и это учитывать.

– Темный ты, Осип Матвеич, кондовый! – начало вроде бы верное. Тут важно начать и первой же фразой так врезать промеж бровей, чтобы сразу в затылке отдалось. Но бить следует интеллигентно, сознавая, что ты выразитель большой государственной идеи, перед которой Вьюн – мошка. – И смотришь вприщурку. А надо смотреть во все глаза, тогда мно-огое увидишь.

– Уж вижу, – насмешливо кивнул Вьюн. Смотри-ка ты, слова-то на него не подействовали. Что бы ему еще такое сказать? Или уж отложить дискуссию до лучших времен? Пожалуй, целесообразнее отложить.

– Кто за баржу ответственный? – переключился Пронин.

– Сам знаешь, – буркнул Олег, который по-своему оценил отцовский макиавеллизм: всякое лукавство честного человека недостойно. Оно свидетельствует о слабости. Да и хитрец-то из отца никудышный: вся хитрость наружу.

– Даю шесть часов сроку. К одиннадцати не снимешься – отдам под суд! – Теперь вот верный тон взял. Хотя насчет суда перегнул немного. Впрочем, кто его знает? Под горячую руку все может.

– Это несправедливо, Федор Сергеич! – вклинилась Юлька. Кто ее просит, свистушку эту? Вечно суется не в свои дела. – Олег вел себя мужественно, но обстоятельства... ну да, обстоятельства оказались сильней его мужества.

– Брысь! – Пронин шлепнул ее по заднице и снова навалился на сына. – Видать, не случайно тебя из университета-то выперли! Тоже мне философ! Простого поручения не мог выполнить!

– Во-первых, не выперли, сам ушел, – возмущенный тем, что отец передергивает, вспылил Олег. – Во- вторых, и ты мог точно так же опростоволоситься.

– Во-первых, во-вторых... Позор на мою голову!