Лед под кожей

Лукас шагал медленно, чтобы не начать задыхаться, но голова все равно разболелась уже на первой трети ступенек. Он сжимал зубы и тащился дальше. Когда они ехали сюда, он подумал, что к домику подниматься будет тяжело, но не ожидал, что настолько тяжело. Еще полгода назад он мог с легкостью взбежать по этой лестнице. Черт возьми, еще перед полетом на Марс он без каких-либо последствий несколько раз съехал по плазменной трассе! Но время шло. Состояние ухудшалось. Совершенно неотвратимо. Быстро.

Он вытер лицо, но пот лился по щекам и в глаза. Ему казалось, будто он тащит на спине не рюкзак, а свой собственный труп. Наконец он остановился и оперся плечом о скалу. Его ноги тряслись так, что на лестнице он едва удерживался. Пару мгновений Лукас отдыхал закрыв глаза.

Когда он снова открыл их, то увидел Пинки, которая легко сбежала вниз к нему. Господь бог! Он заставил себя расправить плечи и сделать два шага, но его тело сопротивлялось любому движению с неприятным упорством. Ноги абсолютно ясно ему сообщали, что, если он сейчас же не перестанет от них чего-либо требовать, они превратятся в кусок желе.

– Дай мне рюкзак, – сказала Пинки.

– Пинкертинка, прошу… ты ведь не будешь…

– Тебе жутко плохо, я же вижу! Знаешь… если ты упадешь, у нас не будет вина.

Лукас вяло отметил, как это забавно, что Пинкертинка перенимает его стиль речи. Но не смог выдавить улыбку.

– Софии нет, – настоятельно добавила Пинки. – Она оставила записку. До ее возвращения остается почти час. Никто ничего не узнает, Лукас.

Он снова закрыл глаза. Сам себе показался смешным: не из-за того, что ему плохо, а из-за того, что вечно пытается это скрыть. Лукас почувствовал на плече руки Пинки. Она взяла рюкзак за лямку и сняла у него со спины. Ей он совсем не казался тяжелым; благодаря лыжам она привыкла и к бо́льшим грузам. Лукас с невероятным облегчением рухнул на ближайшую ступеньку и с ощущением такой же невероятной нежности смотрел, как Пинки упрямо и без лишних слов шагает по лестнице.

Пинкертинка. Хильдебрандт.

* * *

П

инки, разумеется, хорошо знала Блу-Спрингс; они с Софией были добрыми подругами и разделяли любовь к длинным прогулкам, так что временами приезжали сюда вместе. Но впервые ее в домик привел он: когда лежал снег, зимой, на Новый год, ей было шестнадцать, а ему восемнадцать… через полгода после ее визита к ним домой и за год до его неторжественного торжества в ӧссенском храме.

Они здесь не одни; сюда едет еще несколько друзей, из которых большинство Лукасу даже не нравится. Болтливый Ник напивается весьма недостойным образом, потом его тошнит, и он отсыпается на бывшей кровати матери. Пол и Гретхен сошлись – Пол, которого Лукас ценит из них всех больше всего! – и обжимаются в прихожей между тумбочкой и вешалкой. Еще один парень, некий Том, привел с собой визгливую, страшно противную девушку, которую Лукас почти не знает и которая все это время достает их речами о том, как было бы здорово сейчас в городе в ночном клубе. Всего семь человек. Эту цифру Лукас никогда бы не смог забыть, даже если бы его память была на девяносто девять процентов дырявее.

Гости неплохо развлекались, а без него и где-нибудь не здесь, возможно, развлекались бы еще лучше. По-настоящему с ним лишь Пинки: она сидит совсем близко, тихо, неощутимо, почти незаметно, и, хотя Лукас о ней не особо заботится, она находится рядом с ним так же, как и все эти годы. В конце концов, она единственная знает его отца. Догадывается о многом.