Лед под кожей

С закрытыми глазами Лукас сидел на деревянной скамейке на крыльце, прислонившись спиной к стене, и утопал в чернейшей депрессии. Не стоило сюда приезжать. Переживать это здесь в тысячу раз хуже. Он ненавидел свое тело за то, что оно предает его… и точно так же ненавидел здешнюю невероятную тишину, бесконечные леса, полное одиночество и сосредоточенное на себе время: эту всеобъемлющую пустоту, в которой не было ничего, что могло бы наполнять его сознание настойчивыми импульсами и отвлечь его от самого себя. Он ненавидел Софию за то, что та позвала его сюда. Ненавидел Ёлтаӱл за ее мистическую чепуху, которая подтолкнула его согласиться. Ненавидел Стэффорда, который ничего от него не хотел; который, несмотря на все угрозы, преследовал его так мало. Но больше всего Лукас ненавидел фомальхиванина – за то, что он его бросил, что отобрал у него четкую цель и ввергнул его в пустоту. Если бы он мог выбирать, то скорее повторил бы ужасающие события прошедшей недели – лихорадочную суету, усилия, страх, изнеможение, – чем кошмарные часы в этом склепе родителей, где он застрял, придавленный тишиной и утонувший в небытии.

Лукас закрыл глаза. Он вяло размышлял о самоубийстве, о способе и подробностях его совершения. Эта мысль всплывала время от времени; в последние месяцы она приходила на ум каждый раз, когда он на мгновение оставался в тишине и спокойствии. Если размышлять логически, у Лукаса все было схвачено. У него была своя ампула с ядом, утешительный результат тесных контактов в дипломатических кругах, а не с мафией или маргиналами. Люди, работающие на Ӧссе, просто имели доступ к подобным вещам. Также все они были осведомлены, что в определенных обстоятельствах им придется использовать этот яд, и, прежде чем покинуть Землю, должны были подумать, способны ли они на это. Лукас не был исключением – и он давно задал себе этот вопрос. Задавал его себе снова и особенно настойчиво, когда шел к Брайану Колдуэллу в подземный храм. Задавал его себе сейчас. И отвечал на него, как всегда, одно и то же. Он почти точно знал, что сегодня эту тяжелым трудом заработанную ампулу еще не выпьет. Но так же точно он знал, что однажды это сделает.

Уже скоро.

Отравиться моментально действующим ядом – это самый удачный способ, который выбрал его разум. Способ культурный, налаженный, быстрый. К рациональным планам на уход из мира давно было нечего добавить. Но они и не занимали его воображение.

То, что перед его закрытыми глазами в этот момент отчаяния рисовала фантазия, было ӧссенской смертью – не земной.

Лукас думал об алтаре.

Лучи аиӧ, пылающие темнейшим призывом в полумраке храма. Темная серость сланца и ледяной блеск металла. Лукасу слишком четко вспомнилось это ощущение: холодный камень за спиной и стальная нечеловеческая фигура над головой… шум голосов и запах дыма… прикованные ноги, певучие звуки стихов, протяжный вой труб. Ожидание. Все в нем затрепетало от грусти при мысли, что его смерть на самом деле будет куда банальнее. Разве не было бы бесконечно прекраснее закончить жизнь головокружительным мгновением трагической достойной гибели на ӧссенской сцене, чем ощущать, как жизнь и сила покидают его по-земному – с неловкостью и позором, словно актеры, которые после провала сбегают из театра через черный выход? Лукас вдруг подумал, что и правда хотел бы умереть, как ӧссеане. Что хотел бы чувствовать, как кровь обжигающе хлещет из вскрытых вен.

Его руки отяжелели. Лежа там – в страданиях, слепо, с закрытыми глазами и откинутой головой, – он воспринимал себя как сосуд, полный серебристого прохладного света, окруженного темнотой. Свет этот был отделен от окружающего мира чем-то невероятно хрупким… чем-то, что на самом деле совсем нетрудно пробить. Он точно смог бы, если бы захотел. Лукасу вдруг показалось совершенно естественным, что он может легко убить себя одной лишь мыслью. Достаточно одного отчетливого желания. Лишь мгновение, когда он решится. И свет покинет его, сочась из его ладоней… мягко разольется во все стороны…

Голоса и Звезды так близко.

Лукас долго оставался в таком состоянии, полностью пропитанный мыслью о текущем слиянии. Он не мог пошевельнуть и кончиком пальца; да и не стал бы, чтобы не помешать этому удивительному тихому потоку.

Серебристо-синее слияние.

Но вдруг темноту в глазах разрушил вихрь цветов.

– Так вот ты где, Лус! – зазвучал голос прямо над его ухом. – Я уж думала, где ты шатаешься, раз в доме нет света!

Лукас медленно вздохнул.

– Как прогулка, Софи? – спросил он рассеянно.