Лед под кожей

Снаружи, в космосе, начало уже положено.

Твердая почва исчезла из-под ног. Он снова был лишь точкой в пустоте. Был во Вселенной. Был в аиӧ.

Лучи огня и струйки крови. Аиӧ – Солнце и Подчинение.

Лукас вдруг понял, что умрет. На ӧссенском алтаре, в ӧссенском Небытии. Сейчас

. Сколько он мечтал о подобной смерти… о рассеянии… о соединении. Видел серебристый прохладный свет, свою душу, замороженную в лед, которая ждет, отделенная от Вселенной иллюзией тела, иллюзией исключительности, иллюзией «я». Он всегда знал, что барьер хрупок и нужно совсем немного, чтобы тот разбился на осколки; но кто на это решится? Барьер держится лишь на самой обыкновенной, самой смешной силе – на человеческом страхе. Держится крепко, надежно, с гарантией… целые годы.

Но здесь страх не значил ничего. Сквозь стены можно пройти. Свет разливался в пространстве, растекался во все стороны – переливающаяся материя, синеватая завеса дыма над термосом с жидким азотом. Лукас был в каждой летучей молекуле, вездесущий, рассеянный. Вне себя. Вне Земли.

Вихри цветов. Радужные кружевные ауры, иней и паутина, взрывающиеся фрактальные фигуры, они распускаются и увеличиваются. Будто компьютерная симуляция Р-А-пространства. Это Голоса и Звезды. Наконец.

– Мы с тобой. Мы так долго ждали. Ты помнишь обещания, которыми мы обменялись? Помнишь обязательство, которое ты не выполнил?

 – пели Корабли.

Лукас чувствовал, как это многоголосье его захватывает, как уносит, словно отступающая волна – пену на воде.

– По дороге в Гиддӧр было принято решение. Ты изменил направление, которое они тебе внушили. Мы знаем, что случилось. Знаем, какие обстоятельства сыграли роль. Вспомни, Лӱкеас Лус, исправь это упущение, а мы исполним свою часть уговора. Мы будем вместе. Нас будет много. Ты получишь силу, которая и не снилась ни одному человеку.

Другие сознания вплетались в хор голосов. «Нас много и сейчас», – подумал он… Нет, уже не он, а Они

, все мысли одновременно. Он вдруг стал Их частью. Границы слились.

– Волна в нас оставляет синеву свет. Раасет тьма тьма, – думали Корабли и касались неопределенности. – Агаёнсӱваёлӱ отлив разрыв. В Авалӱне спящая. Праматерь Аккӱтликс Ключ, – отрывисто шептали Они.

Их было много, Они были одним целым. Они чувствовали освещенную область присутствия, окруженную барьером неопределенного. Вневременное бесконечное единство.

Которое тут же рухнуло.

Лукас резко осознал себя. Ощущение абсолюта исчезло, и его заменили громоздкие грани каких-то абсурдных мыслительных комбинаций. Он в клинике. Сканирующий прибор. Нападающие… Аш~шад… карты, планы… что-то, они ведь что-то хотели сделать…

Было так больно, будто нож отрезал целую заново приобретенную конечность; у него вдруг осталось лишь его собственное неудобное тело, неуклюжие периферии смыслов, ограниченное пространство «я». Его сознание все отчаянно отрицало. Отказывалось верить в такую потерю. Тянулось к звездам. Лукас вяло боролся с реальностью, которая требовала его внимания. На миг возникло чувство, что где-то поблизости открывается дверь и в комнату проникает полоса тьмы: лицо ӧссеанки мелькнуло перед его глазами, отчаянно знакомое, отчаянно безымянное. «Нет, беги отсюда, не стой во тьме, не тащи меня на поверхность, не уводи меня от Них, – безмолвно кричал он на нее. – Не мешай мне, уходи!» Однако, видимо, это был лишь мираж, ведь после этих слов женщина сжалась и пропала в дыме; исчезла без протестов, будто прошла сквозь него без следов; а затем бесконечность надломилась – и осталась лишь стерильная белизна больничной палаты… пластик, стекло и хром… безумие, столь отвратительно нормальное.

Все затихло. Погасли светодиоды, хотя у клиники наверняка был источник бесперебойного питания. Сумерки ворвались сквозь окна, пустота, реальность.

* * *

П