Лёд (СИ)

Он помотал головой, потом пробормотал:

— Замучил я его. Лучше бы меня медведь сожрал.

— Вот еще! — Арквенэн всплеснула руками. — Кому от этого стало бы лучше?

— Всем.

— Ерунда какая! — она потрогала лоб Алассарэ. — Вроде и жара нет, а будто не в себе…

Алассарэ не ответил. Выглядел он подавленным и мрачным, даром, что ему явно полегчало.

Он корит себя в несчастье Лальмиона, а виновата-то я! Надо было не слушать целителя, а без жалости будить Ниэллина. Он помог бы отцу, удержал бы от отчаянного шага!

Однако… что тогда сталось бы с ним самим?

А что будет с ним — и с Тиндалом, и с Айканаро — теперь? Сколько они будут бродить среди вьюги в поисках пропавшего — пока сами не замерзнут?

Нет, этого не случится! Это будет слишком ужасно! А может, я и Лальмиона похоронила слишком рано? Вдруг он каким-то чудом жив? Вдруг его удастся найти?!

Эта надежда заставила нас с Арквенэн шевелиться: если Лальмиона найдут, мы должны быть готовы отогревать его. Мы сняли с огня готовую похлебку и поставили ее так, чтобы не пролить. Вскипятили в другом котелке воды, подсушили над лампой отсыревшие одеяла и подсунули их Алассарэ под спину — так и ему удобнее, и одеяла не остынут. Хлопоты успокаивали, создавали видимость благополучия — мы все делаем правильно, значит, все будет хорошо...

Боясь разрушить эту видимость, я не смела послать мысленный зов ни Тиндалу, ни Ниэллину. Ответят ли они? И каков будет их ответ?

Прошло немало времени, но метель завывала пуще прежнего, а наши мужчины не возвращались. Уж не заплутали ли они? Надо подать им знак огнем!

Вдвоем с Арквенэн мы с трудом натянули лук Тиндала, нашли сигнальную стрелу с наконечником, обмотанным просаленной тряпицей. Но, только я собралась вылезти наружу и поджечь стрелу, как Тиндал, Ниэллин и Айканаро явились.

Втроем.

У меня опустились руки. Значит, надежды на спасение Лальмиона больше нет.

Они долго топтались у входа, отряхиваясь от снега. Потом в шатер ввалился Ниэллин и, слепо оглянувшись, ничком рухнул на свое место.

Следом влезли Айканаро и Тиндал. Они сразу уселись возле лампы, протянув руки к самому огоньку.

Все было ясно без слов. Но Арквенэн спросила:

— Не нашли?

Тиндал помотал головой.

— Мы сами-то еле нашлись, — угрюмо сказал Айканаро. — Хорошо, Тиндал во льдах как рыба в воде. Дорогу пятками чует. А так… Следов нет, даже наши мигом замело. Ветер так завывает, что не перекричишь. Осанвэ... Только друг друга и слышали. Не дозовешься того, кто уже в Чертогах.

Он немного посидел, молча хмурясь, затем потянулся к котелку с похлебкой, подвесил его над лампой подогреть. Немного погодя Тиндал достал миски, махнул нам, приглашая к трапезе. Окликнул Ниэллина — тот лишь дернул плечом: «Отстаньте!»

Покачав головой, Тиндал разлил похлебку. Арквенэн с миской в руках подсела к Алассарэ, чтобы предложить поесть и ему.

А я не решилась даже заговорить с Ниэллином или мысленно позвать его. Чувство вины сжимало сердце, комом стояло в горле, сковывало и язык, и осанвэ. Почему, ну почему ночью я послушалась Лальмиона? Если бы я сразу сказала Ниэллину, все могло бы сложиться по-другому!

Ели молча. Мне кусок не лез в перехваченное горло, и я вскоре отодвинула плошку. Когда похлебка в ней покрылась пленкой жира, Тиндал забрал ее. А Айканаро, внимательно взглянув мне в лицо, спросил, что же все-таки случилось ночью.

Стараясь не расплакаться и не сбиться, я рассказала, как нечаянно увидела обмороженные ноги Лальмиона, как пыталась помочь, как он дважды запретил будить Ниэллина и обещал поутру признаться сам… Обещал, что все будет хорошо! Я умолчала лишь о том, как он говорил со мной о родных лесах — боялась, что не выдержу и разрыдаюсь. Хватит и того, что у Арквенэн слезы текут ручьем…

Ниэллин не шевельнулся, но по его враз окаменевшей спине я чувствовала, какой болью отзывается в нем каждое слово. И к скорби моей вдруг примешалась горькая обида: за что Лальмион так обошелся с сыном? Отказал ему в праве помочь отцу, в последнем напутствии и прощании!

Рассказ мой был краток. Когда я закончила, в шатре вновь повисла тишина. Айканаро задумчиво смотрел на чадящий огонек лампы. Потом, поправив фитиль, глубоко вздохнул и начал твердо:

— Лальмион совершил подвиг. Он никогда не жалел себя ради других. Не жалел умений и сил, не пожалел и жизни. То, что он сделал, сделано ради нас. И ради тебя, Ниэллин, — чуть громче добавил он.

— Я его об этом не просил, — не оборачиваясь, пробормотал Ниэллин сдавленным, глухим голосом.

— Никто не просил. Он решил сам. Решил остаться здесь, чтобы мы дошли. Мы теперь не имеем права погибнуть. Хоть ползком, а обязаны до берега добраться.

— Скажи это льдам.

— Скажу. А сейчас говорю — плохая благодарность будет от нас Лальмиону, если мы позволим горю лишить нас надежды. Если отдадимся скорби на растерзание!

Ниэллин судорожно вздохнул. Потом, после долгой паузы, произнес ровно:

— Не бойся. Мой долг мне известен. Горе не помешает исполнить его.

— Да я же не о том!..

— Айканаро, погоди, — вмешался вдруг Алассарэ. — Оставь его. Ты все правильно сказал. Просто… надо привыкнуть.

Ниэллин натянул на голову одеяло.