Лёд (СИ)

Мы молчали. Наше горе сторонилось слов. Всем нам, покинувшим своих родителей, Лальмион был как отец. Не только Ниэллин — все мы осиротели. И теперь в молчании пытались свыкнуться с тянущей пустотой в сердце. Никакие слова не могли ни выразить, ни заполнить ее.

Сильнее собственной тоски меня мучила безмолвная, безвыходная скорбь Ниэллина. Мучила тем больше, что я не смела приблизиться к нему. Мне казалось, любое мое слово не смягчит, а лишь растравит его горе. Простит ли он когда-нибудь мою невольную вину?

Вьюга не унималась. Выл ветер, по шатру сухо шуршал снег. Время тянулось медленно и уныло. Мы сидели неподвижно, словно нас, как Лальмиона, навеки сковал мороз. Не хотелось ни есть, ни спать, ни занять руки — таким бессмысленным казалось любое дело.

Арквенэн первая переборола оцепенение — достала куртку, которую мы шили для Алассарэ, протянула часть шитья мне. Я с трудом разогнула пальцы, чтобы взять иглу, и поначалу ковыряла ею вяло и неохотно. Однако кропотливая, сосредоточенная работа постепенно увлекла меня и вклинилась между мною и черным горем, не заглушив, но отодвинув его.

Алассарэ, который время от времени вздыхал и ворочался под своей шкурой, вдруг со стоном свернулся в клубок. Тогда Ниэллин сел, подвинулся ближе к раненому, откинул шкуру… Алассарэ попытался отстраниться — Ниэллин сказал тем же безжизненным, ровным голосом:

— Не дури. Лучше бы сразу позвал, как плохо стало.

— Отстань… — прокряхтел Алассарэ. — Само пройдет…

Ниэллин молча повернул его на спину и привычным движением положил руки ему на живот, на едва поджившие багровые рубцы.

Торопливо собрав грязную посуду, я вылезла наружу. Алассарэ нужно побыть без лишних глаз. И невыносимо видеть, как Ниэллин замыкается в своем горе, отгораживается им, будто стеной!

Как разбить эту стену, не причиняя ему новой боли?

Я не знала.

Едва я начала тереть котелок снегом, сухим и сыпучим, как песок, из шатра выбралась Арквенэн, тоже с котелком в руках. Она принялась старательно набивать в него снег, но то и дело поглядывала на меня и вскоре заявила:

— Тинвэ! Прекрати угрызаться. Ни в чем ты не виновата.

— Я не угрызаюсь.

— А то я не вижу, — фыркнула Арквенэн. — И остальные не лучше — глаза прячут, как после Альквалондэ. Будто своими руками Лальмиона жизни лишили!

Она замолчала — наверное, ждала от меня возражений и спора. Но я не отвечала. Спорить было не о чем.

Тогда Арквенэн с жаром заговорила снова:

— А я вот что скажу — никто не виноват! Или, вернее, все виноваты, кто в этот поход пошел. Лальмион с нами наравне. Он ведь сам решал, где быть и что делать. С нами остаться сам решил. И ушел… тоже сам. Я его понимаю, — добавила она. — Не хотела бы я без ног здесь остаться. Лучше уж сразу умереть!

В сердцах она так тряхнула котелком, что половина снега из него рассыпалась. Досадливо поморщившись, Арквенэн принялась заново набивать его.

Я вздохнула. Подруге нельзя было отказать в здравомыслии. Но в ее словах было мало утешения даже для меня. Что уж говорить о Ниэллине…

Когда мы, замерзшие и заснеженные, вернулись в шатер, Алассарэ мирно спал. Ниэллин снова ничком лежал на своем месте, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Не понять было, забылся он во сне или в горе. Тиндал перевязывал узлы на истертых ремнях постромок. А Айканаро причесывался. Вернее, морщась и шипя сквозь зубы, драл гребнем клочья волос.

Золотистые волосы его вились сильнее, чем у Артанис, и дома, в Тирионе, лежали по плечам красивой пышной гривой. Здесь же непослушные кудри превратились в обузу, как раньше наши косы: все время норовили растрепаться и запутаться. Видно, Айканаро не брался за них уже несколько кругов, и локоны свалялись под капюшоном в неопрятные колтуны. Гребень увязал в них намертво. Вызволяя его, Айканаро всякий раз расставался с целой прядью.

Смотреть на это не было никаких сил. Я отобрала у него гребень и, зажав в кулаке пучок волос, принялась постепенно расчесывать их, начиная с концов. Прядь за прядью я распутывала безобразные колтуны, а расчесав все, заплела волосы в короткую тугую косицу и крепко связала кожаным шнурком.

— Благодарю, Тинвиэль, — с чувством сказал Айканаро. — Ты меня просто спасла. Без тебя пропала бы моя голова!

Он приобнял меня и по-братски чмокнул в щеку. Послышался сдавленный вздох, я обернулась — и поймала взгляд Ниэллина!

Тот с диким изумлением таращился на нас. А потом, разом помрачнев, вскочил и ринулся вон из шатра.

— Что это с ним? — удивился Тиндал.

Арквенэн хмыкнула:

— Ну спасибо, Айканаро. Обоим удружил.

— Ты о чем? — озадаченно спросил Айканаро. Тут же на лице его проступило понимание, и он пробормотал: — Может, оно и неплохо. Пусть лучше злится, чем бревном лежит.

А я ничего не понимала, кроме одного: надо вернуть Ниэллина! Он не в себе от горя, мало ли что ему в голову взбредет?! И я торопливо выбралась наружу.

По счастью, Ниэллин убежал недалеко. Он на коленях стоял в сугробе рядом с волокушами, ухватившись за полузасыпанное копье, понуро свесив непокрытую голову. Снег белел в его темных, растрепавшихся от ветра волосах.

— Ниэллин! Что ты делаешь? Ты замерзнешь!