Леди, которая любила лошадей

— Во-первых, сейчас подобные обряды запрещены. Во-вторых, Вещерский человек разумный, он бы и предлагать подобную пакость не стал… да и вообще…

— Но если есть я, то… получается, что обряд не сработал?

Следующая бумага.

И тоже договор, на сей раз о перегоне табуна лошадей в количестве… а вот и снимки, на которых лошади выглядят почти обыкновенно. Они, безусловно, прекрасны, тонконогие и хрупкие с виду, однако дагерротип не передает и тени той силы, что звенела в них.

— Сработал. Но не в полную силу, — Марья перебирала карточки, ибо лошадиных было с дюжину. Некоторые подписаны.

Буран.

Жеребец-трехлетка. Окрас золотой… так и написали, хотя не существует подобной масти. Из особых примет — белая пежина на лбу в виде полумесяца.

Комета.

Жеребая кобыла. Вновь же окрас. И срок, когда кобыла должна разрешиться, только знак вопроса стоит… снова жеребец. И еще один. Пометка, видать, именно этого определили в производители. Пяток кобылиц, одна другой краше. И пара жеребят.

Еще один список, на сей раз развернутый. Клеймили лошадей там же, в Завутятске, где бы он ни находился. И клеймо ставили магическое, раз и навсегда закрепляя табун за новым хозяином. Заодно уж и составили подробное описание каждого жеребца, каждой кобылы.

Договор на продажу.

Трех кобылиц отдали за…

— Безумные деньги, — сказала Марья, кивая. — Я сама не поверила, что за лошадь можно получить столько. А ведь содержание он жене определил более чем скромное.

Копия письма.

Еще шестерых кобылиц отправили в подарок Его императорскому Величеству…

…грамота, в которой роду Радковских-Кевич возвращались былые привилегии и земли…

— Былые? — Василиса перечитала.

— Тоже удивилась, да? А оказывается, что не все-то так ладно было с нашим родом, как нам рассказывали. Бабушка забыла упомянуть, что когда-то Радковские участвовали в заговоре, который был раскрыт. И что прапрадеда нашего, пусть и не казнили, но земель своих и доходов он лишился. Думаю, потому и не казнили, что откупиться сумел. Главное, что даже в ссылку его отправили в собственное поместье, при котором осталась пара деревушек.

Подобный поворот в Василисиной голове не укладывался. Бабушка ведь… нет, Василису она не замечала, но пусть не ей, однако повторяла не раз, что у короны не было более преданных слуг, чем Радковские-Кевич.

И про честь родовую.

И про ответственность.

И… выходит, что все это — ложь?

— Неприятно, да? — спросила Марья, подавая следующий лист. — Александр Александрович появился на свет в положенный срок, о чем и была сделана запись в церковной книге.

И снова снимок, на котором не разобрать слов, ибо записи в этой самой книге велись на редкость мелким узорчатым почерком.

Издевательство какое-то, право слово.

И снова документы. Купчие на землю, на деревушки, тогда еще с людьми. Перечни душ, отошедших под руку Радковских-Кевич.

— Все шло неплохо, полагаю.

…бумаги на продажу лошадей, большею частью кобыл, но и пару холощеных жеребцов тоже нашли хозяев.

Списки с конюшен.

И новые клички. Стало быть, появлялись на свет чудесные жеребята золотой масти, преумножая богатства Радковских.

…и не только жеребята.

Второго сына нарекли Николаем.

— Это наша бабушка, — Марья показала снимок, уже куда более четкий, где на коленях бледной женщины сидела прехорошенькое дитя в кружевном платьице. — С прапрабабушкой…

У этой женщины строгое лицо с правильными чертами. Светлые волосы уложены короной. А единственным украшением темного вдовьего наряда служит брошь, весьма простая с виду.

— А…

— А ее снимков нет. Ни одного. Я пересмотрела, уж извини, интересно было.

Василиса кивнула.

Интересно.

И выходит… выходит, что Галине Романовне не позволено было оставить свой след ни в крови Радковских, ни в жизни их.

— Полагаю, детей забирали сразу после рождения и передавали на воспитание. Вот только… погоди.

Еще один снимок.

Две девочки в легких платьицах сидят на козетке, которая чересчур велика для них. Одна оперлась на гнутую спинку, и смотрит она прямо, с улыбкой. Светлые кудри обрамляют прехорошенькое личико.

Блестят глаза.

И девочка улыбается.

Вторая же… смотрит прямо, хмуро и недовольно. Она и сидит на самом краю. У нее неестественно прямая спина, и руки сложены на коленях.

Она смугла.

И темноволоса. И волосы ее заплетены в столь тугие косы, что и на снимке это заметно. Ее лицо кругло, а глаза узки. И она вовсе не похожа на сестру.

— А вот еще…

На снимке теперь прадед с детьми. Двое сыновей, и старший едва ли не выше отца. Он красив, широкоплеч и статен, а уж мундир на нем сидит почти идеально. Младший выглядит болезненно-хрупким, и одет-то в партикулярное платье. Девушка же столь прелестна, что… и Марья такой прелестницей не была, даром, что красавица юна. Но юность лишь подчеркивает ее красоту.

За ними, словно прячась в тени, виднеется уже знакомая Василисе женщина, которая за прошлые годы ничуть не изменилась. И любви ко вдовьим нарядам не изменила, чернота ее платья подчеркивает воздушную легкость девичьего одеяния.

На обратной стороне надпись твердою рукой: «Басьяново, 1809 г».

— Семья…

— Семья, — согласилась Марья глухо. — Вот только…

Не вся.