Леди-пират

Мери всмотрелась в эти глаза, безнадежно ловившие ее взгляд, прислушалась к сверлящему уши стону. Она никак не могла понять, человеческий ли это голос и на самом ли деле она его слышит или это всего лишь отголосок ее бреда.

Ей надо было проверить то, что в своем сумеречном состоянии она понять никак не могла. Больная медленно повернулась так, чтобы сесть на край кровати, и, цепляясь за приподнятые и подвязанные занавески балдахина, сделала невероятное усилие и встала с постели.

Коленопреклоненная фигура рванулась ей навстречу, но не успела подхватить, и Мери рухнула на ковер. Мягкие шерстинки защекотали ей живот, щеку, пальцы. Она вдохнула исходивший от ковра запах апельсина и корицы. Его она помнила. И улыбнулась человеку, который наклонился над ней, чтобы поднять на руки и отнести на постель.

— Матье, — сказала она. — Ты — Матье Дюма.

А потом все куда-то пропало. Ей было холодно. Она задрожала и бессильно обмякла.

Балетти перенес Мери в запретную комнату, уложил на диван, где сам он теперь спал, лицом к хрустальному черепу. Она снова была без сознания, но краткий миг просветления указывал на то, что жар начинает спадать. То, что она встала и хотела к нему подойти, заставило маркиза встряхнуться, отвлечься от своих терзаний. Он по-прежнему не знал, кто такая Мери Рид и каким образом ей удалось завладеть принадлежащим Эмме де Мортфонтен нефритовым кулоном, и все же теперь одно, по крайней мере, он ясно понял. Мери тянулась не к нему, ее притягивал хрустальный череп. И еще ее влекла безымянная месть. Нет, не так, с этой местью было связано имя, которое она без конца твердила: Никлаус.

Балетти сходил за бальзамами и микстурами, которыми лечил больную, а заодно прихватил и нефритовый «глаз», выпавший у него из рук, когда Мери рухнула на пол.

Когда он вернулся в запретную комнату, Мери по-прежнему лежала без движения, но казалась более спокойной. Снова назвала его по имени и улыбнулась. Давным-давно его никто так не называл. В Венеции он для всех был маркизом де Балетти. Может быть, Мери выпытала эту тайну у Эммы, перед тем как ее убить? Действительно ли Эмма расправилась с Никлаусом? Все это сейчас не имело значения. Сейчас он, не задумываясь, отдал бы жизнь, если бы это могло исцелить Мери.

Подойдя к хрустальному черепу, он погладил его безупречный свод.

— Спаси ее, — попросил он. — Только в этот раз.

И встал рядом с Мери, перед тем раздвинув занавеси таким образом, чтобы отблески света, пройдя сквозь пустые глазницы черепа, падали на диван. Радуга задрожала над покрытым испариной телом, охватив его сиянием — самым прекрасным, какое только можно себе представить. И тогда маркиз безмолвно опустился рядом с ней на колени.

Началось долгое ожидание.

* * *

Клод де Форбен был в ярости. А ведь должен бы, кажется, испытать удовольствие, увидев «Жемчужину», терпеливо дожидавшуюся его в Анконе. Он мечтал об этом долгие месяцы. И вот теперь вместо радости охвачен жаждой мести, ни о чем другом думать не в силах. Он был зол на Корка, зол на этих доверчивых венецианцев, зол на Балетти и посла, зол на имперцев…

Оставив ремонтироваться оба корабля, он немедленно отплыл на «Жемчужине» со своей командой. И, все еще не остыв от ярости, принялся досматривать, грабить и жечь венецианские суда под тем предлогом, что у них не было карантинного патента. Через шесть дней он, так и не успокоившись, потребовал, чтобы «Галатея» и «Красотка» присоединились к нему в Триесте, где, по слухам, содержались пленные.

Он уже третий день осаждал порт, когда ему сообщили, что судно «Бэй Дэниел» и Клемента Корка, его капитана, разыскивают из-за того, что они потопили принадлежавший империи корабль, державший их под наблюдением. Это известие, хотя и изменило несколько отношение корсара к Корку, нисколько не сказалось на его намерениях. Где-то здесь, в Триесте, держали под замком его людей, в том числе — Никлауса-младшего и Корнеля. Форбен был далеко не глуп и прекрасно понимал, что за участь их ожидает. При одной только мысли о том, что Никлауса могут продать в рабство, его начинало подташнивать.

— Никогда! — бесновался он, не желая и слушать распоряжений посла. — Пусть даже мне придется спалить весь город! Никогда я не допущу, чтобы это случилось!

И усилил блокаду.

* * *

— Что это такое? — еле ворочая языком, проговорила Мери. Она щурилась и тянула слабую руку к лицу, чтобы прикрыть глаза.

— Что? — мгновенно проснувшись, вскинулся Балетти.

Вот уже целую неделю он не слышал от Мери ни одного по-настоящему осмысленного слова.

— Свет. Что за свет такой? Он слепит мне глаза.

— Сейчас я это исправлю, — поспешно отозвался Балетти, быстро вскочил и бросился задергивать шторы.

В комнате стало темно, и Мери показалось, будто и холод возвращается вместе с темнотой, снова завладевает ее телом. Она поежилась.

Балетти заметил это и закутал ее в одеяло. Положил ей руку на лоб и вздохнул с нескрываемым облегчением. Мери спасена. Она благодарно улыбнулась ему.