Леди-пират

— Все кончилось, — заверил ее Балетти, поглаживая по спутанным кудрям. — Болезнь покинула твое тело, любимая. Хотел бы я, чтобы она исчезла и из твоей души, — прибавил он, уже не таясь, не пряча терзавшую его боль.

Мери не ответила и, убаюканная его лаской, снова смежила веки. На несколько минут их обоих окутало молчание.

— Долго я спала? — наконец спросила она.

— Восемь дней.

Она удивленно посмотрела на него:

— Что со мной случилось?

— У тебя был сильный жар.

Ему и самому не терпелось о многом ее расспросить, он жаждал получить ответы на многие вопросы, хотя и сознавал, что Мери еще слишком слаба, нельзя от нее этого требовать.

— Мне припоминаются странные сны, — проронила она. — Я видела хрустальную пирамиду и белые дома, окруженные садами и фонтанами. Мне было там хорошо, я чувствовала себя легкой и свободной. Отрешенной от всего.

Балетти кивнул. Этот сон снился ему каждую ночь без малого тридцать лет. Он обрадовался тому, что и Мери пригрезилось то же самое. То, что могло быть всего лишь порождением его собственного воображения, обрело реальность.

— А еще что-нибудь ты помнишь?

Мери покачала головой, но, увидев, как напряглись ее черты, он понял, что она его обманывает. И не мог больше этого стерпеть.

— Посмотри на меня, Мери Рид.

Она повиновалась, растерявшись от тона его голоса.

Порывшись в кармане, он вытащил оттуда нефритовый «глаз» и приблизил подвеску к ее лицу.

— Стало быть, ты знаешь, — спокойно сказала она.

— Нет, Мери. Я ничего не знаю. И для меня это молчание, эти невыносимые предположения — настоящая пытка. Для меня это мучительно, потому что я люблю тебя, а вот ты меня никогда не полюбишь.

Она не ответила. Перед ней вставали смутно запомнившиеся картины. Этот человек, с воем упавший на колени. Распятый Никлаус. Энн. Эмма. Она чувствовала себя слишком усталой для того, чтобы рассказывать.

— Кто такой Никлаус, Мери? Отец твоего сына, которого ты оставила с Форбеном? Ты в самом деле убила Эмму ради того, чтобы забрать у нее нефритовый «глаз»? Откуда тебе известно имя, которое знал один только мой приемный отец? Что я тебе такого сделал, Мери, чтобы ты меня возненавидела? Может быть, ты искала только сокровища? Если это так, можешь забрать все. Даже этот череп, который я отказался отдать Эмме. Все, что хочешь, если этого будет достаточно, чтобы ты нарушила молчание и вновь обрела покой.

Мери посмотрела на него. Он весь был — сплошная мука, и ее это тронуло. Приподняв руку, которая все еще казалась ей непомерно тяжелой, Мери нежно погладила его заросшее щетиной лицо, складку, залегшую между густыми бровями. Ей вдруг тоже стало больно.

— Ничего, — прошептала она. — Ничего плохого ты мне не сделал, маркиз. Теперь я это знаю.

— Как ты можешь быть в этом уверена, ты ведь так долго сомневалась?

— Никлаус был моим мужем, — сказала она, уже безмерно утомленная. — Эмма его убила. Я думала, что ты — ее сообщник. Это из-за нее я приехала в Венецию, я за ней охотилась.

— Почему она его убила? Из-за того, что ты украла у нее нефритовый «глаз»? — Хоть и понимая, что Мери держится из последних сил, он все же, как последний эгоист, не мог удержаться от расспросов, не мог больше довольствоваться обрывками сведений.

— Я не крала его у Эммы. Существуют два таких «глаза». Со своим я никогда не расставалась. Именно за ним она ко мне и приходила.

Из-под опущенных ресниц блеснула слеза. Сломленная болезнью Мери больше не могла отрицать то, в чем так долго не признавалась.

— Я устала, маркиз. Я так устала, — еле слышным голосом умоляюще произнесла она. — Потом. Не сейчас. Потом, потом, — шепотом твердила она, проваливаясь в сон.

Балетти не настаивал. Ему не составило труда припомнить, как все было, восстановить в памяти разговор с Эммой де Мортфонтен. Вот здесь, на этом самом месте, в этой комнате. Он словно наяву слышал, как тогда попросил ее принести ему второй «глаз», добыть его любой ценой. Назначенной за кусок нефрита ценой оказалась смерть. И это он простодушно, ни о чем не подозревая, ее назначил. Во рту появился сильный привкус желчи, и маркиз, пошатываясь, вышел из комнаты: его тошнило от отвращения к самому себе, и надо было куда-то это выплеснуть.

Вернулся он лишь несколько часов спустя. За это время он успел сходить в свою комнату, искупаться, побриться, переодеться во все чистое. Он хотел достойно поговорить с Мери, а не выпрашивать подачку, точно нищий. Он не хотел ее жалости. Не таким он считал себя человеком, чтобы уклоняться от ответственности. Он ничего от нее не утаит. И пусть она сделает все, что считает нужным для того, чтобы по-настоящему возродиться из порожденного им хаоса. Он потребовал принести еду, и объявил слугам, что Мери спасена, но карантин продлен еще на неделю.

И шагнул в комнату, окутанный пряным ароматом мясного бульона, которым собирался накормить Мери.