Леди в саване

Вскоре мы, казалось, забыли обо всем — уж я так точно, — кроме того, что мы, мужчина и женщина, находимся рядом. Странность обстоятельств, похоже, не имела значения — не заслуживала даже мимолетного раздумья. Мы по-прежнему сидели на некотором расстоянии друг от друга и почти не разговаривали. Не припомню ни слова, слетевшего с наших губ, когда мы сидели у огня, но иной язык пришел на помощь — язык взглядов, и наши глаза вели свою беседу, более красноречивые, чем губы, когда они слагают фразы человеческой речи. Получая на этом подходящем языке ответы на свои вопросы, я с невыразимым волнением начал осознавать, что моя любовь взаимна. В подобной ситуации просто невозможно недопонимание. Я просто не мог допустить в сердце сомнения. Я испытывал робость, но то была робость истинной любви, непременная спутница этой дивной, всепоглощающей и подчиняющей нас себе страсти. В присутствии моей любимой меня переполняли чувства, налагающие запрет на речь, которая в подобной ситуации оказалась бы слишком несовершенной и даже звучала бы слишком грубо. Моя любимая тоже хранила молчание. Но теперь, когда я один, когда я наедине с воспоминаниями, я могу с уверенностью сказать, что она тоже была счастлива. Нет, не совсем так. «Счастье» — не совсем подходящее слово, чтобы описать и ее, и мои чувства. Счастье — это довольно подвижное и, скорее, осознаваемое переживание. Мы же были умиротворены. Да, именно умиротворены; и теперь, когда я могу анализировать то, что испытывал, и правильно толковать смысл слова, считаю это слово предельно точным. Умиротворение предполагает как позитивные, так и негативные предшествующие условия. Предполагает отсутствие тревоги, а также желаний: оно указывает на достижение, или обретение, или же накопление чего-то благого. В нашем состоянии ума — возможно, это и самонадеянность с моей стороны, но я с радостью сознавал, что мы мыслили одинаково, — такое умиротворение означало, что мы пришли к пониманию: что бы дальше ни случилось, все только к лучшему. Дай Бог, чтобы так и было!

Мы сидели в молчании, глядя друг другу в глаза, и звезды в ее глазах теперь прятали огонь, хотя, возможно, это было отражение огня, разгоревшегося в камине. Но неожиданно она вскочила и стала машинально кутаться в свой чудовищный саван. Выпрямившись во весь рост, шепотом, в котором ощущалась шедшая в ней борьба чувств, свидетельствовавшая о том, что она, скорее, подчиняется велению духа, чем действует по своей воле, она произнесла:

— Я должна немедленно идти. Рассвет уже близок. Я должна быть на своем месте, когда настанет утро.

Она была предельно серьезна, и я чувствовал, что нельзя противиться ее желаниям, поэтому тоже вскочил и бросился к окну. Отдернул штору, чтобы можно было отодвинуть решетку и открыть окно до полу. Потом отступил за штору и придержал ее, чтобы моя гостья могла пройти. На мгновение она остановилась и прервала долгое молчание словами:

— Вы истинный джентльмен и мой друг. Вы понимаете мои желания. Я благодарю вас от всего сердца.

Она протянула мне свою прекрасную, изящную руку. Я взял ее обеими ладонями, опустился на колени и поднес к губам. Прикосновение ее руки вызвало у меня дрожь. Моя гостья тоже затрепетала, устремив на меня взгляд, которым она, казалось, вопрошала саму мою душу. Звезды в ее глазах, лишившись отблесков огня, горевшего в камине, вновь таинственно отсвечивали серебром. Потом она очень-очень медленно, будто неохотно, высвободила свою руку и переступила порог с мягким прелестным величавым полупоклоном, заставившим меня оставаться на коленях.

Когда я услышал, как стеклянная створка окна чуть скрипнула за ней, я поднялся и поспешно выглянул из-за укрывавшей меня шторы. Я успел заметить, как моя гостья спускалась по ступенькам террасы. Мне хотелось видеть ее как можно дольше. Предрассветные сумерки уже начали теснить ночной мрак, и в слабом неверном свете я неотчетливо видел белую фигуру меж кустов, меж статуй, пока наконец она не исчезла вдали, во тьме.

Я долго стоял на террасе, иногда всматриваясь в темноту перед собой, в надежде, что мне посчастливится еще хоть раз мельком увидеть ее, иногда же закрывая глаза и стараясь вызвать в памяти ее образ — спускавшейся по ступенькам. Впервые с нашего знакомства она обернулась и бросила на меня взгляд, ступая на белую дорожку, начинающуюся у террасы. Надо мной витал этот взгляд, полный любви и чар, и я был готов пренебречь любыми опасностями.

Когда небо в просвете облаков посерело, я вернулся к себе в комнату. Как в тумане — под гипнозом любви — я лег и во сне продолжал мечтать о моей Леди в саване.

Дневник Руперта. Продолжение

мая 27-го, 1907