Легенда о ретивом сердце

От его слов сжалось сердце Илейки. «Куда ее? Кому лишний рот радостей, кто примет ее — полоумную, хилую, не годную для тяжелой крестьянской работы... В одерень разве, в рабство... Нет, неволя хуже смерти. Человек станет рабом, раб человеком никогда. Позорное это звание... Что же делать с нею, с Невейкой?» — заколебался Илья. Не таскать же за собой — нет ему нигде пристанища. Что же делать? Оглянулся. Девочка осталась далеко позади над обрывом, держась одною рукой за гибкие ветви вербы. Другая рука ее лежала на груди. Она хотела отдышаться, но, должно быть, ветер качнул дерево — зашаталась, склонилась над водой... Долго длилось так, долго стояла она, согнувшись тонкой лозиной, потом выпрямилась... Илейка стиснул поводья... Упала на землю Невейка. Муромец и Соловей продолжали путь.

— Не пропадет! Цепкая девчонка! — захрипел Соловей.— Как она за ветку-то ухватилась!

И замолчал надолго, последний обернувшись туда, где осталась Невейка, Её уже не было видно, качались только пышные хлопья болиголова, и птицы кружили, выхватывай из воды мелкую плотву,

И вот совсем поредел дремучий Брынский лес; сначала широкие солнечные поляны залегли в нем светлыми пятнами, потом исчез, выветрился сырой грибной дух, помолодели деревья. Встретилась брошенная, размытая дождями, разметанная ветром заимка, пошли встречаться выжженные под пахоту участки. Лес отступал, умолкал его глухой голос. Эхо не повторяло стука копыт. Необъятные дали открылись глазам — холмы, косогоры, балки, Осталась где-то в стороне река Смородинка. Илейка облегченно вздохнул, он почувствовал, как эта ширь и эгот простор вливают в него новые силы. А Соловей приумолк, с удивлением оглядывался по сторонам, словно никогда не видел подобного, Чувствовал себя, как филин при ярком солнце, его ослепляло жгучее светило.

Встретился первый человек. Это был пожилой смерд с косою на плече. Ещё издали увидел всадника, в нерешительности остановился, снял косу с плеча, взял её обеими руками. Не знал, кто одет. приготовился к встрече. Когда Илейка приблизился, беспокойное выражение сошло с его лица, он широко заулыбался, сдёрнул почтительно шапку.

— Будь здоров, добрый человек! — крикнул Илейка,— Как косовица?

— Поспеваем, — низко поклонился смерд,- Кого это ты тянешь на ремешке?

— Птицу невеликую, — ответил Ильи, - Соловейкой называется.

Смерд испуганно отпрянул в сторону, — Добрые боги! Соловья-разбойника поймал! Вот он какой мужичок! — изумился смерд, — Рудый, как собака... Чего ж мы его боялись, всем селом уходить на новое место хотели! Рогов у него нема. Слышь, витязь! Старика горшечника он на дороге встретил, воз с горшками перевернул и самого не помиловал. А вот что боярина нашего Василиия Пустого укокошил, спасибо ему. Злодей не хуже его. Я гадал, с дерево ростом Соловей! Сказывали мне, с сосну будто бы, Видели люди. Да вправду ли он?

— Вправду, — кивнул головой Илейка, Слышь, витязь, дай секану я его разок, как сорную траву, — снял с плеча косу смерд.

— Нет, мрачно ответил Илья, — судить его будем по русскому обычаю.

— Другое дело. Прощай, витязь, судите его, злодея, крепко! Пойду в село расскажу, порадую мужичков.

Он снопа поклонился, пошел. И уже издали крикнул:

— Слышь, витязь?! А то давай… Я его враз…

Красное Солнышко

Великокняжеская гридница гремела сотнями голосов. Заново отстроенная и значительно расширенная она представляла огромную каменную залу в два этажа. Архитектор византиец снял низкие давящие своды, и сени наверху «повисли в воздухе». По этому поводу в Киеве ходила загадка: «Где гридница без потолка, а сени без пола?» Отгадку знал каждый — в великокняжеских хоромах. Грек пробил наверху стрельчатые окна, заставил их кусками желтого, синего и червонного, как кровь, стекла, Выписанные из Царьграда мастера намалевали по стенам разные виды: великий князь на охоте пронзил длинным копьем тура, великий князь на войне впереди своих дружинников, великий князь с многочисленными сыновьями и женою Анной. Только на одной стене осталась мозаика, сделанная еще при Игоре Старом,— князь Бож поражает склоненных перед ним обров. Мозаику подновили, протерли мылом, выпавшие смальты заменили другими, и теперь она сияла, как новая. Все висевшее здесь ржавое оружие снесли в камору; па бронзовых крючьях развесили франкские мечи и щиты алеманов — огромные, гнутые, расписанные драконами и шашешницами, тяжелые римские копья — фрамеи глядели, как змеиные головы. В одном углу — железный истукан — доспехи, подаренные Владимиру польским королем Болеславом Храбрым. Княжеское место осталось под мозаикой, но раньше, при Святославе, здесь стояло дубовое кресло с изрезанными ножом подлокотниками (князь делал памятные зарубки), а теперь — настоящий троп из черного дерева, отделанный слоновой костью. Он возвышался, осененный бархатным балдахином, по которому, как гусиные лапы, чернели трезубцы. Свисали увесистые золотые кисти... Трон был пуст. Подле него сидел на ступеньке младший сын Владимира, Глеб, и, не обращая внимания на невообразимый гвалт, лязг железа и взрывы хохота, играл с боярином в шахматы.