Прорыв фронта противника в общем направлении на Бугульму в начале мая создал серьезную угрозу всей выдвинутой вперед его самарской группе и вынудил его к поспешному отходу на Уфу – Мензелинск. В то же время к северу от р. Камы противник, имея приблизительно такой же численный состав, как и мы, т. е. 46 тысяч штыков и сабель против наших 46 тысяч, но имея свои войска более удачно и искусно сгруппированными и, видимо, желая отвлечь наше внимание от уфимского направления, перешел к решительным действиям на Глазов и на некоторое время имел здесь значительный успех, заняв сам Глазов. К югу от самаро-уфимского направления противник при помощи своих агентов поднял восстание среди уральских казаков и, разбив наши растянутые части, соединился с восставшими, образовав с ними один внешний фронт.
Рядом решительных мер по переброскам и сосредоточению войск в районе к северу от р. Камы наши 3 и 2-я армии перешли в общее наступление и обходом и ударом во фланг на Ижевский и Боткинский заводы принудили противника к отступлению, который в настоящее [время] дошел до р. Камы и отходит настолько поспешно, что пользуется даже железной дорогой, подводами для своих войск…
…На Восточном фронте, несмотря на успешное продвижение в центре, а также на левом фланге, наши задачи далеко нельзя считать решенными. Противника на этом фронте можно считать побитым, но не разбитым. На правом фланге этого фронта противник занимает активный участок в 100 верстах от Самары, что создает угрозу среднему течению р. Волги и требует немало средств для своей ликвидации. В противном случае этот активный участок может послужить мостом для соединения с армией Деникина, рвущейся на Царицын».
Итак, уже в середине апреля 1919 года стало ясно, что Уфимская наступательная операция провалилась. Апрельская директива Колчака о выходе к Волге не получила своей реализации. Зарисовки, сделанные бароном А. Будбергом, отразили лишь одну из причин неудач. Их было гораздо больше.
Одной из основных причин крушения плана Колчака выйти на Волгу в апреле 1919 года были развал и малая боеспособность двух его армий – Оренбургской и Уральской. Между тем именно они должны были бы сыграть решающую роль по двум причинам.
Во-первых, они состояли целиком из уже обученных военному делу бойцов – казаков и в основной своей массе представляли как раз тот род войск – конницу, который в условиях Восточного фронта мог сыграть крупнейшую роль.
Во-вторых, место, занимавшееся названными армиями в общей линии колчаковского Западного фронта, предопределяло их первостепенное стратегическое значение и возможности как для установления взаимодействия с южной контрреволюцией, так и для действий крупными конными массами против фланга и тыла всех трех армий правого крыла Восточного фронта Красной армии.
По боевому расписанию всех вооруженных сил Колчака на конец мая 1919 года насчитывалось около 50 000 сабель, в том числе около 35–38 тысяч сабель только на фронте. Несмотря на это, белый фронт был, да и Колчак сам стремился создать его как фронт пехотный.
Естественно встает вопрос: почему Колчак не воспользовался этим ценным и готовым в военном смысле людским материалом так, как это было сделано на юге России – на Дону и на Кубани, и почему казачество на востоке оказалось менее боеспособным, чем донское или кубанское?
Контрреволюционным генералам удалось создать на востоке России самую многочисленную из всех белогвардейских армий, проявлявшую нередко высокую боеспособность. Если бы вдобавок к этой пехотной армии Колчак сумел использовать массы казачества – готового, с узковоенной точки зрения, войска, находившегося в то время целиком еще под влиянием белогвардейской и реакционно настроенной своей верхушки, – его шансы намного бы поднялись, во всяком случае, ход борьбы протекал бы совершенно иначе. Проще всего, конечно, объяснить все дело тем, что не имевший ни политического, ни военно-административного опыта «сухопутный адмирал» не сумел правильно понять значение такого важного для того времени рода оружия, как конница, но это означало бы отказ от попытки дать правильное объяснение отмеченному историческому факту.