Легенды крови и времени

Целое лето Фиби провела в Риме на раскопках, изучая разноцветные кубики древней мозаики. Лето выдалось жарким и сухим. У нее сгорели все волоски в ноздрях, и потому каждый вдох обжигал легкие.

Интересно, изменился ли ее нос? Фиби встала и посмотрелась в помутневшее от времени зеркало. В нем отражалась комната за ее спиной: элегатные очертания кровати эпохи Второй империи, балдахин, свисавший с потолка и делавший кровать уютным уголком. Там же отражался изящный гардероб и глубокое кресло, где можно устроиться с ногами и читать.

На покрывале опять появилась складка.

Фиби нахмурилась. Она помнила, как тщательно разглаживала эту складку.

Раньше чем в ее голову залетела новая мысль, Фиби уже стояла на коленях на кровати, а ее пальцы снова и снова давили на ткань покрывала. Она ощущала каждое волокно на простынях. Какая грубятина!

– Теперь понятно, почему я не могу спать. Попробуй усни на такой мешковине.

Фиби впилась в простыни, чтобы содрать их и заменить на более мягкие, которые не будут царапать ей кожу и мешать спать.

Но простыни превратились в груду лоскутов. Ногти Фиби по остроте не уступали орлиным когтям.

– Как вижу, мы добрались до жуткого второго дня. – Войдя в комнату, Фрейя скользнула холодными голубыми глазами по растерзанному постельному белью.

Фиби предупреждали насчет ее второго дня, во многом повторяющего беды и несчастья второго года человеческой жизни. Но она не вняла предупреждениям, поскольку не была и теперь уже не будет матерью. Свой второй год она, естественно, не помнила, и никто из ее друзей пока не обзавелся детьми.

– Гнездо решила свить? – спросила Франсуаза, оглядывая учиненный Фиби беспорядок.

Если раньше Фиби восхищалась сверхъестественной вездесущностью Франсуазы, нынче это начало ее раздражать.

– Простыни царапали мне кожу. Я из-за них спать не могу, – ответила Фиби, не в силах скрыть раздражение.

– Фиби, дорогуша, мы ведь уже говорили об этом. – Голос Фрейи звучал рассудительно, с сочувствием; настоящий бальзам для обнаженных нервов Фиби. – Пройдет не один месяц, прежде чем ты сумеешь вздремнуть. А глубокий сон вернется только через годы.

– Но я устала, – пожаловалась Фиби, поймав себя на том, что хнычет, как капризный ребенок.

– Нет, тебе просто скучно и ты голодна. Драугр должен быть предельно точным относительно своих эмоций и состояния ума, иначе ты нафантазируешь себе уйму чувств. Твоя кровь слишком сильна и неуемна, чтобы ты нуждалась во сне.

Взгляд Фрейи переместился к окну, где она заметила крошечное нарушение гармонии. На стекле появилась трещина.

– Как это случилось?

– Птица. – Фиби опустила глаза.

Что там? Трещинка в полу? Или это фактура древесины? Она могла бы целую вечность разматывать этот клубок…

– Трещина начинается изнутри, – сказала Фрейя, приглядывась к стеклу. – Фиби, я тебя еще раз спрашиваю: как это случилось?

– А я тебе уже ответила. Птица. – Фиби заняла оборону. – Она сидела на дереве. Мне захотелось привлечь ее внимание, и я постучала по стеклу. Я не собиралась ничего ломать. Просто хотела, чтобы птица посмотрела на меня.

Эта птаха заливалась не переставая. Поначалу Фиби даже заслушалась. Ее вампирские уши улавливали тончайшие переходы в птичьих трелях. Однако когда новизна исчезла, а птица и не думала замолкать, Фиби захотелось свернуть пичуге шею.

Если бы я попробовала птичьей крови, то сумела бы понять, отчего птицы поют без умолку?

Живот Фиби заурчал.

– Я чертовски стара, чтобы опять становиться мамашей. Напрочь забыла, какой занозой в заднице бывают детки, – сказала вошедшая Мириам.

Она уперла руки в свои изящные бедра и встала в любимую позу, слегка расставив ноги в замшевых сапогах на высоком каблуке (Мириам обожала сапоги). Боевая стойка говорила: «А ну-ка, попробуйте меня отмести как досадную мелочь!»

Создательница Фиби явно гордилась собой, и эта гордость передалась Фиби, ведь в ее жилах текла сильная, могущественная кровь Мириам. Пусть сейчас в вампирском мире она маленькая, ничтожная букашка, но со временем станет вампиром, с которым будут считаться.

Следом за гордостью Фиби охватило жгучее недовольство собой, сжавшее ей горло.

– В чем дело? – забеспокоилась Фрейя. – Свет слишком яркий? Франсуаза, немедленно задерни шторы!

– Солнце тут ни при чем. Я подросла всего на какой-то дюйм.

Фиби чуть ли не каждые десять минут проверяла свой рост, делая отметки на косяке двери, которая вела в ванную. Вот уже восемь часов подряд все ее отметины оставались на прежнем уровне, зато борозды, прочерченные ногтем, облупили краску.