Легенды Пустоши

В полусотне шагов от его укрытия, издав протяжный скрип, повозка остановилась — потому что встал манис. Така от досады прикусил губу. Стоянка может затянуться, а у него не так много времени, как хотелось бы. Сутки еще протянет. Или двое. Не больше.

— Да что же это такое? Мне говорили, что манисы бегают по затвердевшему илу, как Янис по харьковским улицам! Никому нельзя верить! — Выбравшись из повозки, мужчина, прятавший лицо от палящего солнца под соломенной шляпой, принялся вымещать злость на ящере. Но тот не реагировал ни на удары длинным гибким шестом по хребту, ни на щелчки вожжей. Усохшие мышцы на передней лапе свело судорогой, однако мужчине это было невдомек.

Выгнув длинную шею, ящер качнул головой и захрипел, требуя отдыха.

— Ах ты тварь! Еще препираться будешь?! — Мужчина размахнулся и огрел «тварь» с такой силой, что гибкий шест переломился. Но и это ничуть не ускорило маниса.

— Аймир, так ты ничего не добьешься, — послышалось из-под тента. — Лучше накорми его.

Голос женский, отметил Така. Приятный.

— Много чести для этого доходяги, — буркнул человек в шляпе, но все же принес деревянную бадью, которая крепилась позади телеги между колес, и поставил перед ящером. Пришлось изрядно попыхтеть, чтобы снять крышку — так плотно бадья была закупорена.

А когда он таки справился, сразу отскочил в сторону, ругаясь и морщась. Така скривился — даже на расстоянии в нос шибануло омерзительной вонью гниения. Стоит ли удивляться тому, что манис даже не подумал сунуть башку в бадью? Наоборот — попытался отодвинуться, что было непросто с одной уже парализованной лапой и повозкой в придачу.

— Папа, папа, фу-у! — На этот раз голос был детский.

В повозке еще есть мальчик.

Детей Така не любил. Ни своих — шумных, веселых, не знающих страха. Ни чужих — отпрысков тех безумцев, что сунулись в Донную пустыню без проводника.

От детей одни неприятности.

Сын и мамочка с папашей — вместе дружная семья… Что этим людям понадобилось так далеко на юге в самый разгар сухого сезона, когда лучше бы сидеть в тени и хлебать из бурдюка воду?.. Така с сожалением скосил глаза на свой бурдюк — пустой, потому что дырявый. Старая кожа треснула, вода вылилась. Така что успел, то выпил. Но это было вчера… Поблизости, как назло, негде разжиться даже пригоршней влаги — ни единого грязно-серого облачка, что витают в небе над гейзерами. А до оазиса еще далеко…

И эта троица не нашла лучшего места для привала!

Така решил наблюдать пока и не вмешиваться ни в коем случае.

Была надежда, что чужаки, бросив маниса и повозку, уберутся пешком и ему не придется сидеть в щели до темноты, чтобы потом тихонько уйти. Связываться с семейкой чужаков у Таки не было ни малейшего желания. Они его не нанимали. И хоть он был из клана людоедов, человечину пробовал лишь однажды — на собственном обряде посвящения в кочевники. Отказаться нельзя было — старейшина убил бы его тогда. Так что даже в качестве пищи чужаки его не интересовали. Зато мужчина в шляпе — нервный он какой-то, дерганый — запросто пальнет из ружья, что висит у него на плече, стоит только Таке показаться ему на глаза.

Пока глава семейства что-то кричал сыну и своей женщине, Така вспомнил, как много лет назад первая жена родила ему дочь. Таку тогда призвал к себе старейшина клана и сказал, чтобы он, Така, отправлялся в дальний оазис меж тремя высокими холмами — священное место всех кочевников.

— Что Така должен найти?

— М-мать, — помедлив, ответил низенький худой старичок.

— Что? — Наверное, Така ослышался.

— М-мать, — терпеливо повторил старейшина. — Медузу-мать. Или Мать-всех-медуз, как ее называют наши соседи.

— Почему Така раньше не слышал ни о какой м-матери?

— Потому что молод был. И потому что не было детей. Теперь всё иначе. Теперь ты знаешь один из величайших секретов всех кочевых кланов. То, почему только мы умеем выживать в Донной пустыне и никто больше!..

Давно это было… Така втянул воздух через нос — пахло дымом.

Мальчишка, на вид семи сухих сезонов, развел костер, предварительно ободрав окрестные кусты. И ведь не побоялся колючек! Еще и плеснул в огонь какую-то дрянь — и пламя стало выше, к небу взвились клубы черного дыма.

От детей одни неприятности. Этот дым наверняка виден чуть ли не от самого горизонта. А тот, кто не умеет быть незаметным, должен уметь встречать гостей.

— Янис, ты что там затеял? — На главе семейства была куртка из плотной выцветшей ткани, прикрывающей руки чуть ли не до кончиков пальцев. Воротник стоял торчком, чтобы спрятать от палящего светила шею — дополнительная к соломенной шляпе предосторожность. Кожаные штаны из шкуры ползуна особенно бросались в глаза — их не купишь ни на одной заправке московских кланов, дорогая вещь. На поясе у мужчины висел кошель — в таких обычно носят стебли болотной травы, высушенные и спрессованные в пластинки. Подтверждая догадку Таки, он извлек из кошеля пару пластинок и, сунув в рот, монотонно задвигал челюстями. Вскоре пластинки размякнут, превратятся в наркотическую жвачку.

Зря. Пустыня не любит тех, кто столь беспечен.