Легион обреченных

Прежде чем товарищи успели бы мне помешать, я снял с предохранителя револьвер и расстрелял в щепки деревянное распятие и икону Богоматери на стене. Потом поднес бутылку ко рту и, не отрываясь, осушил. Старик пытался меня утихомирить, но я обезумел. Ему пришлось уложить меня ударом в подбородок.

Когда я пришел в себя, мы сели пить; и я пил, как никогда до того. Несколько дней я был одурманен шнапсом. Подносил бутылку ко рту, едва просыпался, и пил, пока не валился снова. В конце концов Старик уже не мог этого выносить. Они с Портой вытащили меня во двор, сунули головой в корыто и держали, пока я не отрезвел, потом несколько дней не давали ни секунды сидеть в праздности. Ложась в постель, я бывал смертельно усталым, сплошь покрытым синяками, а когда просыпался поутру, меня тащили к корыту и обливали ледяной водой. Это помогало. Постепенно голова у меня становилась ясной — ясной, холодной и недумающей.

Я превратился в охотника на людей, злого и слегка безумного, несмотря на ясность мыслей. Взял манеру стрелять из снайперской винтовки по русским в их траншее. И ликовал всякий раз, видя, как подскакивает человек при попадании в него пули. Однажды гауптман фон Барринг подошел сзади и встал, молча наблюдая за мной. Не знаю, долго ли он стоял. Я со смехом сказал ему, что за полчаса застрелил семерых. Он молча взял у меня винтовку и ушел. Я всплакнул и долгое время рассеянно смотрел прямо перед собой. Разумеется, Барринг был прав.

Следующий день помню очень ясно. Я получал бачок супа, сваренного из старой коровы; вдруг раздался взрыв, и что-то обжигающе горячее ударило меня по ноге. Ранен, подумал я, но оказалось, туда попала половина задней части коровьей туши. Походную кухню разнесло, вокруг нее лежали в супе и собственной крови пятеро или шестеро. В метре от меня лежала чья-то нога в сапоге.

Я вскинул половину туши на плечо, понес в нашу хату, и мы устроили пир.

— Что одному убыток, другому прибыль, — философски заметил Порта.

Любой на моем месте сделал бы то же самое. Не остаться помочь раненым меня заставил не цинизм, а война. На войне так. Там были другие, способные оказать помощь. На войне ты знаешь только товарищей из близкого окружения.

Весной, когда дороги и поля просохли, бои вспыхнули с новой силой.

* * *

Бутылка водки идет по кругу в последний раз. Старик сует мне в губы зажженную сигарету, и я с жадностью глубоко затягиваюсь, тем временем мой лоб прижат к резиновой окантовке прицела, в который я смотрю на развороченную землю.

— Всем танкам — огонь!

Поднимается адский грохот. Жара в танке становится невыносимой. Мы несемся лавиной через русские траншеи. В открытой степи горят бесчисленные танки, черный дым поднимается к ласковому голубому небу. Брать пленных танки не могут, они только убивают и давят. Мы уже не люди, мы автоматы, совершающие механически заученные действия.

Появились идущие в контратаку Т-34, и нам уже стало не до того, чтобы давить бегущую пехоту, теперь нужно было сражаться за свои жизни. Башня с длинным орудийным стволом повернулась, и снаряд за снарядом полетели в ревущие русские танки.

Я был на грани удушья. Лоб и грудь сдавливало словно бы железными кольцами. Я понял, что вскоре потеряю сознание, что нужно открыть башенный люк и выпрыгнуть из этого железного чудовища. Потом раздался оглушительный грохот, и танк резко остановился. С одной его стороны взметнулось сине-красное пламя. Словно сквозь туман я увидел, как Плутон и Порта выскочили из передних люков, а Штеге — из башенного. Все это длилось не больше секунды, потом я опомнился и последовал за ними: из люка на башню, затем сильным прыжком на землю.

Из танка вырывались громадные языки пламени. Внезапно он раздулся, будто воздушный шар, взорвался с таким громом, что мы ахнули, и высоко в воздух полетели куски раскаленного докрасна металла.

Когда мы вернулись в расположение части на другом танке, Порта держал нашего Сталина подмышкой. У кота опалило шерсть, но ожога как будто не было. Свою порцию водки он вылакал с явным удовольствием.

Нас отправили в Днепропетровск за новыми танками, и через несколько дней мы снова участвовали в битве; она бушевала с неослабевающей яростью, хотя шла уже десятый день. Все было брошено в бой и уничтожено. В тылу спешно двигались по дорогам бесконечные резервные колонны и, достигая фронта, исчезали. Это походило на подбрасывание дров в костер.

* * *

От Сенково, некогда деревни, теперь пожарища, несется на полной скорости Т-34. Молниеносно прицеливаюсь, навожу пушку. Либо они нас, либо мы их — смотря, кто первый попадет в противника. Я целюсь в погон под башней, слабое место у «тридцатьчетверки». Цифры в прицеле пляшут перед глазами. Потом точки в прицельном механизме совпадают, и снаряд с громом вылетает из ствола, за ним тут же другой. Башня русского танка взлетает в воздух, и прежде, чем экипаж успевает выпрыгнуть, раздается взрыв. Ничего не поделаешь.