Легион обреченных

Возле горящих домов идет яростный, ожесточенный бой. Из одного дома русский пулемет строчит по нашей пехоте. Порта разворачивает танк, мы тараним стену, во все стороны летит туча кирпичей и штукатурки. Испуганные русские жмутся к стене, мы косим их из пулемета, катим через дом и выносимся наружу в облаке известковой пыли. Ничего не поделаешь.

Подальше десяток пехотинцев ищет укрытия. Они прижимаются к грязной земле, потом видят, что мы едем на них, и бросаются к дому. У одного застревает в заборе нога, он не успевает ее высвободить и превращается в кровавое месиво под нашими гусеницами. Ничего не поделаешь.

Мы валим деревья, проламываемся сквозь дома, катим по людям в форме защитного цвета. Раздается сильный удар по башне, и мы не сразу понимаем, что в нее угодил снаряд. Бьющая по нам пушка укрыта за каменным забором.

— Угости их из огнемета, — говорит Старик. — Потом на десерт бризантным снарядом [48].

Я быстро навожу огнемет, из него вырывается в артиллеристов струя пламени, и одновременно среди них разрывается наш осколочно-фугасный снаряд. Три минуты спустя, когда мы катим по этому месту, там только искореженная, неузнаваемая масса, вокруг нее пляшет огонь, и все выгорело до черноты.

Вперед. Вперед. Не останавливаться. Там, где широкие танковые гусеницы вдавливались в землю, не оставалось ничего живого. При виде бойни, разыгравшейся весной 1943 года, становилось ясно, как хорошо подходит усмехающаяся мертвая голова к мундирам танкистов. Временами мы останавливались, чтобы заправиться горючим, пополнить боекомплект и осмотреть моторы. Беда танку, у которого в бою заглохнет мотор. Его изрешетят за три минуты.

Мы вступили в бой с большим соединением Т-34. Эти наводившие ужас русские танки были поразительно мощными, быстрыми, и только с новыми типами танков, «тиграми» и «пантерами», мы осмеливались принимать их вызов. И русская, и наша пехота находились в укрытии во время этого величайшего танкового сражения той войны. Наступила ночь, однако, несмотря на ужасающие потери в живой силе и технике, бой в украинской степи продолжался. Мы урвали несколько часов совершенно необходимого сна, пока группы обслуживания заправляли баки горючим и загружали боеприпасы. Потом нас разбудили, и мы, все еще сонные, поплелись к танку; там нам помогли надеть снаряжение и влезть внутрь. В тусклом свете я видел, как некий фельдфебель подал Порте нашего Сталина; потом мотор громко взревел.

Когда четыре дня спустя наконец наступило затишье, Двадцать седьмой танковый полк был почти полностью уничтожен. Выгоревшие остовы наших танков были разбросаны по степи. Из сорока машин нашей роты уцелело две. Из четырехсот танков всего полка осталось восемнадцать

[49]. Большинство экипажей сгорело прямо в танках. Повсюду на расстоянии в три-четыре километра догорали Т-34.

Те, кто избежал героической смерти в огне и попал в госпиталь обгоревший только наполовину, кричали от боли на протяжении не дней, а месяцев, кое-кто — лет.

Ночью подтянули новые танки с экипажами. Исправные танки нашего и других полков было приказано держать в боевой готовности. Мы пытались поспать, пока было время, привалясь головами к перископам и пушкам; на другой тень танковое сражение возобновилось и продолжалось день за днем.

Из резервных батальонов Германии и оккупированных стран шел непрерывный поток свежего пушечного мяса, ребят семнадцати-восемнадцати лет, прошедших полуторамесячную подготовку. Они хорошо маршировали, молодцевато отдавали честь и при этом гибли. Вместе с ними на фронт гнали пожилых мужчин из концлагерей. Гитлер использовал последние людские ресурсы. Госпитали тоже должны были поставлять свою жалкую квоту — бледным, исхудалым, зачастую лихорадящим раненым внезапно объявляли, что они здоровы, и выписывали; а бинты, надо полагать, не спасали от смерти.

В Купянске на реке Оскол Т-34 и мы выстрелили одновременно. Оба снаряда попали в цель; но с русского танка слетела башня, он вспыхнул, а мы отделались пятью вырванными траками гусеницы и двумя поврежденными катками. Это было серьезным невезением: роту должны были вот-вот отвести в тыл, и мы оставались, рассчитывая только на себя, в расположении противника. Мы дотемна прятались в кустах, потом принялись заменять поврежденные траки гусеницы и катки. Работа была неимоверно трудной и нервозной, приходилось наблюдать за бесконечным потоком русских танков, грохотавших по дороге всего в ста метрах от нас.