Легко видеть

Ливень молотил тяжелыми струями по лицам и капюшонам, молнии сверкали вновь и вновь. Стихия, казалось, разбушевалась совершенно внезапно, но тут Михаил понял, что пес заранее почуял опасность и изо всех сил предупреждал о ней. Но отступать было поздно, они находились уже на середине моста. Буйство грозы и ветра после того, как не удалось покушение мстительной силы на набережной, воспринималось теперь как новая явная попытка непременно добиться получения жертвы – если не той, которая должна была быть получена под землей в лице погибающей от голода и фактически запертой собаки, то в таком случае в лице встрявших не в свое дело людей. Кто мог так буйствовать, что только вмешательством Неба была предотвращена гибель от брошенной сумки и не допущено падение в реку с моста (а это могло бы произойти, если бы они не сцепились крепко-накрепко друг с другом во время первого шквала)? Неужели тот самый, кто наслал тьму на Иерусалим и Голгофу во время казни Христа, ту самую тьму, надвинувшуюся со Средиземного моря, которая накрыла ненавидимый прокуратором город две тысячи лет назад? Неужто за душой этого пса вновь явился в Москву сам сверхмогущественный профессор Воланд? Получалось, что ОН! И даже если в данный момент Москва не была для мессира ненавидимым городом, то гонимые ветром и поливаемые мощными струями дождя женщина и мужчина вместе с тощим черным псом ненавидимыми им существами определенно были, и гнев не получившего себе жертвы мессира вылился в дикое неистовство стихии.

Вскоре они все-таки добрались до дома. Пес без колебаний вошел с ними в подъезд, потом в лифт, и они с Мариной поняли, что когда-то он жил не на улице. Теперь их беспокоило, как его примут свои собаки. Оба колли не стали приставать к новичку ни с расспросами, ни с претензиями. Они были слишком умны, чтобы не понять, в каком положении оказался собрат. Раздевшись, Марина и Михаил повели его мыть. Пес был грязен сам по себе, но плюс к этому вымазан в иле, осевшем на дне тоннеля и труб. – «Смотри-ка,» – сказала Марина, показывая Михаилу поднятую заднюю лапу. На подушечке одного из пальцев и на стопе был глубокий разрез. – «Он, наверно, поранился, когда вылезал из воды в тоннель, – предположил Михаил. – Сейчас в реку чего только не бросают». – «Не бойся, – поймав встревоженный взгляд собаки, сказала Марина. – Вылечим мы тебя, вылечим. Главное, твое дело уже не труба!» Пес и сам великолепно сознавал это. Его словно подменили в сравнении с тем одичалым упрямцем, который дотронуться до себя не разрешал. Выкупанный, вытертый и согревшийся, он лежал на полу и высыхал. Когда поспела собачья еда, и ему подставили миску, он в один миг убрал все ее содержимое, давая понять, что может есть еще и еще безо всякой остановки. Однако они поостереглись – и правильно сделали. Вскоре пес подошел к входной двери квартиры и сел возле нее, подняв голову вверх. – «Смотри-ка, он просится! – сказала обрадовавшаяся Марина. – Выведешь его?» Михаил оделся и вывел. На улице было спокойно, словно совсем недавно не происходило никакого буйства. Пес не замедлил сделать свои дела. Пищеварение, как и следовало ожидать, было расстроено. Они быстро вернулись назад.

Несколько дней наблюдений за новичком позволили Марине и Михаилу установить еще кое-что из его биографии. Судя по абсолютной белизне зубов этого кобеля, ему было года полтора, из которых он сколько-то времени прожил в доме – и в этот период ездил в троллейбусе и лифте, пил кефир – а сколько-то без дома, потому что привык неукоснительно подбирать и сразу проглатывать на улице все, что считал едой, и отучить его от этого ни уговорами, ни битьем оказалось невозможно. В бывшем доме его приучили проситься гулять – и там его в таких случаях либо выводили гулять, либо выпускали на балкон, потому что он и теперь при нужде иногда садился с вопросом в глазах у балконной двери. Больше по его поведению они не выяснили ничего. Зато узнали еще кое-что из книги великого знатока Сабанеева «Собаки охотничьи». И по описанию привычек и по портретному сходству с картинкой черный пес с маленьким белым пятном в нижней части груди был несомненно ретривером – лабрадором. Желание таскать во рту поноску было у него воистину фантастическим. Если он не находил себе палку, то готов был сам выломать ее. Его не смущала никакая величина палки ни по длине, ни по диаметру. Он мог нестись без оглядки, держа в зубах оглоблю во всю ширину тротуара и угрожая снести с ног любого, кто встретится на пути.