Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы (сборник)

Заскрипели реи. Рулевой повернул штурвал, и «Отчаянный» начал медленно набирать скорость, оставляя позади ненавистный берег. Затем один за другим раздались громкие звуки. Хотя между первым и последним прошло не более двух секунд, каждый из них был слышен отчетливо и раздельно — свист снаряда, треск ломающейся древесины, хлопок, с которым лопнул грот-стеньги-бакштаг, глухой шлепок о коечную сетку, рядом с которой стоял Хорнблауэр, удар о палубу в трех футах от его ног. Смерть, шипящая смерть катилась к нему по палубе. Корабль накренился, и смерть застучала по доскам, описывая неправильную кривую, — ободок мешал снаряду катиться. Хорнблауэр увидел тоненькую струйку дыма — она шла от горящего запала длиной в восьмую часть дюйма. Времени на раздумья не оставалось. Он прыгнул к вставшему на ободок снаряду, потерев запал, потушил его, убедился, что искра погасла, и, прежде чем выпрямиться, еще раз потер, уже без всякой надобности. Рядом стоял морской пехотинец. Хорнблауэр махнул ему рукой:

— Выбросьте эту дрянь за борт, черт побери! — Он был в такой ярости, что даже выругался.

Потом он огляделся по сторонам. Все, стоявшие на палубе, замерли в неестественных позах, словно некая горгона Медуза обратила их в камень. Когда Хорнблауэр заговорил, они вернулись к жизни, зашевелились, расслабились, — казалось, время встало для всех, кроме Хорнблауэра. Промедление еще подхлестнуло его ярость, и он обрушился на всех без разбора:

— О чем вы думаете? Рулевой, положите руль на борт! Мистер Буш! Посмотрите на крюйс-марса-рей! Сию же минуту пошлите матросов наверх! Сплеснить бакштаг! Эй, там! Вы что, еще не свернули шлюпочные тали?! Живо, разрази вас гром!

— Есть, сэр! Есть, сэр!

Машинальный хор звучал как-то странно, и посреди суматохи Хорнблауэр увидел сначала Буша в одном ракурсе, потом Проуза в другом — оба глядели на него, и лица у них были странные.

— Что с вами?! — заорал он, и тут до него дошло.

Его поступок представился им в чудовищно искаженном свете как нечто героическое, нечто великое. Они не понимали, что ничего другого просто не оставалось, не знали, что вид запала толкнул его к действиям помимо воли. Единственное, что делало ему честь, — он увидел недогоревший запал и начал действовать быстрее других. Это не смелость и уж тем более не героизм.

Хорнблауэр посмотрел на своих подчиненных и обостренными до предела чувствами понял, что в этот миг зародилась легенда и что случай обрастет самыми дикими небылицами. Это неожиданно смутило его. Он засмеялся и тут же понял, что смеется над собой, смеется бессмысленным идиотским смехом. Он еще сильнее обозлился на себя, на Чамберса с «Наяды», на весь свет. Он хотел бы оказаться подальше отсюда, на подступах к Бресту, и делать свое дело, а не участвовать в безответственной операции, ни на йоту не приближающей победу над Бонапартом.

Тут он увидел, что запал прожег на перчатке дыру. Перчатки подарила ему Мария темным утром, когда он уходил от нее, чтобы вывести «Отчаянного» в море.

XIX

В Ируазе, укрывшись от юго-восточного ветра, Хорнблауэр вновь пополнял запасы. После починки в Плимуте он второй раз проходил через эту трудоемкую процедуру. Надо было заполнить бочки из водоналивного судна, поменять пустые бочки из-под солонины на полные и выманить все мелочи, какие удастся, со странствующего корабля-склада, взятого на службу Корнваллисом. «Отчаянный» провел в море уже шесть месяцев и теперь готов был провести там еще три.

Хорнблауэр с некоторым облегчением наблюдал, как плавучий склад отошел прочь: шести месяцев в море едва хватило на то, чтобы очистить корабль от всех мерзостей, которых он набрался в Плимуте, — заразных болезней, клопов, вшей и блох. Хуже всего были клопы — их гоняли из одного укрытия в другое, выкуривали тлеющей паклей, раз за разом замазывали краской. Стоило Хорнблауэру счесть, что с заразой покончено, как какой-нибудь несчастный матрос подходил к дивизионному офицеру и, козырнув, докладывал: «Простите, сэр, мне кажется, у меня опять в койке клопы».