Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы (сборник)

Ла-Маншский флот ушел наконец на стоянку к берегам Англии, временно прервав надзор за Брестом, продолжавшийся все шесть лет блокады. Западные штормовые ветры достигли такой силы, что дерево, полотно и пенька не могли им более противостоять. Девятнадцать линейных кораблей и семь фрегатов под командованием адмирала лорда Бридпорта[37] на флагманском корабле «Виктория» обогнули мыс Берри-Хед и бросили якоря в Торском заливе. Человек сухопутный не назвал бы это место укрытием, но измученным командам залив показался раем, хотя и здесь ветер ревел в ушах, а волны пенились белыми барашками. Можно было даже послать шлюпки в Бриксем и Торки за письмами и свежей водой; на большей части кораблей офицеры и матросы три месяца обходились без того и другого. Восхитительно было даже в такой холодный день влить в себя полный глоток свежей чистой воды после вчерашней отмеренной порции вонючей зеленой жижи.

Младший лейтенант корабля его величества «Слава» вышагивал по палубе, кутаясь в плотный бушлат. Глаза у него слезились от резкого ветра, и тем не менее он то и дело подносил к ним подзорную трубу, поскольку, как сигнальный лейтенант, отвечал за немедленное прочтение и передачу сообщений, а сейчас в любую минуту можно было ждать распоряжений об отправке больных или о погрузке припасов, приглашения от адмирала капитанам пожаловать на обед или даже последних новостей с берега.

От захваченного вчера французского судна отошла шлюпка и направилась к «Славе». Подштурман Харт, возглавивший призовую команду, блестяще завершил рискованное предприятие и теперь возвращался с докладом. Казалось бы, сигнального лейтенанта это никак не касалось, однако Харт поднялся на борт взволнованный, кратко отрапортовал вахтенному офицеру, поспешил вниз, и почти сразу нашлась работа по сигнальной части. Сам капитан Сойер в сопровождении Харта вышел на палубу, чтобы лично наблюдать за передачей сообщения.

— Мистер Хорнблауэр!

— Сэр!

— Будьте любезны поднять этот сигнал.

Адмиралу от капитана. Это просто. Всего два флага скажут: «„Слава“ флагману». Другие термины тоже обозначались кратко — «приз», «француз», «бриг», — но здесь были также имена собственные, которые приходилось передавать буква за буквой. «Приз — французский бриг „Эсперанс“, на борту Барри Маккул».

— Мистер Джеймс! — заорал Хорнблауэр.

Мичман-сигнальщик стоял рядом наготове, но на мичманов всегда все орут, а свежеиспеченные лейтенанты — особенно.

Хорнблауэр диктовал номера, флаги один за другим взлетали на рей; сигнальные фалы трепетали на ветру. Капитан Сойер ждал ответа на палубе; все указывало, что дело серьезное. Хорнблауэр передал сообщение не вникая, как набор слов и букв, но и при повторном чтении оно не обрело внятного смысла. Лишь три месяца назад он освободился из двухлетнего испанского плена, и в его знаниях о последних событиях еще зияли пробелы. Впрочем, адмиралу послание явно говорило много. Едва миновало время, за которое вахтенный мичман мог сбегать в адмиральскую каюту, как на рее «Виктории» взвилось: «Флагман „Славе“». Хорнблауэр читал флажки по мере их появления: «Маккул жив?»

— Ответ утвердительный, — сказал капитан Сойер.

Флажок едва успел подняться, а «Виктория» уже сигналила: «Доставить на борт немедленно. Собрать трибунал».

Трибунал! Кто, черт побери, этот Маккул? Дезертир? Поимка простого дезертира не должна беспокоить главнокомандующего. Изменник? Странно, что изменника судит флот. По приказу капитана Харт прыгнул в шлюпку, чтобы доставить загадочного пленника с брига, а с «Виктории» летели сигналы другим кораблям, назначающие трибунал на «Славе».

Хорнблауэр, читавший сообщения, краем глаза видел, как Харт поднимает через правый борт арестанта и его сундук. Довольно молодой, высокий и стройный, руки связаны за спиной (потому его и пришлось втаскивать), в синем мундире с красными обшлагами — очевидно, во французской пехотной форме. Шляпы на нем не было, и ветер трепал рыжую шевелюру. Сочетание фамилии, рыжих волос и мундира объяснило все. Даже в Ферроль, где Хорнблауэр томился в плену, дошли известия об ирландском восстании и о том, как жестоко оно было подавлено. Многие бежавшие мятежники вступили во французскую армию. Этот, очевидно, из их числа, хотя все равно непонятно, почему адмирал утруждается судить его здесь, а не передает гражданским властям.

Разгадки пришлось ожидать еще час, до двух склянок следующей вахты, когда в кают-компании накрыли обед.

— Завтра утром будет веселенькое представление, — сказал корабельный врач Клайв.

Он взял себя за шею жестом, от которого Хорнблауэра передернуло.

— Кой-кому, надеюсь, пойдет на пользу, — сказал второй лейтенант Робертс, старший из присутствующих офицеров, — первый лейтенант Бакленд отсутствовал, занятый приготовлениями к трибуналу.

— За что его повесят? — спросил Хорнблауэр.

— Дезертир, — ответил Робертс, удивленно косясь на Хорнблауэра. — Впрочем, откуда вам знать, ведь вы новичок. Я же его и зачислял на этот самый корабль в девяносто восьмом. Харт сразу его приметил.

— Но я думал, он мятежник?