Лекарство от нерешительности

Жизнь не удалась, думал я, наблюдая, как остатки вчерашнего апельсинового сока с вкраплениями более твердых съеденных мною субстанций кружатся против часовой стрелки в водовороте унитаза. Я дополз до дивана и уже на нем — лежать было невыносимо, обивка морщила; поролон бугрился — решил, что часов через двенадцать, когда действие зелья наконец прекратится, подумаю о более быстром и надежном способе свести счеты с жизнью. Нужно будет написать прощальное письмо родителям и отправить его на Алисин электронный адрес. И непременно рассказать в письме об «абулиниксе». Мой бесславный конец станет достоянием общественности — и, как знать, может, стук моих слабеющих пальцев по клавиатуре не пропадет втуне и я совершу хоть один социально значимый хороший поступок.

Вдобавок самоубийство, я чувствовал, придаст моему существованию хоть какой-то смысл.

Медленно, очень медленно, словно муха в густом сиропе, металась Бриджид. Ее плющило так, что время от времени она практически растекалась по широкой кровати. Эти моменты Бриджид перемежала стонами или плачем.

— Бриджид, прости, — промямлил я.

— Oui, oui. Je suis tout a fait d’accord[51]. — Она снова поднялась. Все происходило так медленно, словно у времени садились батарейки. Бриджид поползла в туалет. Оттуда послышались звуки сухих спазмов. Казалось, протяжно кричит огромная больная птица, а допотопный магнитофон зажевывает пленку с записью ее криков.

Время шло, Бриджид не возвращалась. Я встал и несколько поспешнее, чем позволяло мое состояние, пошел посмотреть, что происходит. Бриджид сидела на кафельном полу на коленях, скорчившись, подавшись вперед и бессильно уронив голову. Ее темные волосы рассыпались по лицу. Так, наверное, падает пилигрим, на одном дыхании взлетевший на верхнюю террасу древнего храма, куда и жрецы-то в свое время не каждый год поднимались. Мне было невыносимо жаль это несчастное скрюченное создание.

Вдруг Бриджид вскочила на ноги. Я отпрянул.

— Теперь ты чувствуешь разницу? — спросила она, оглядываясь по сторонам с улыбкой, подобной восходу солнца. — Как здорово! Еще минуту назад я умирала, а сейчас прыгать готова! — И Бриджид стянула свитер, оставшись в одной футболке и широких штанах. Под футболкой интеллигентно выделились маленькие груди. Также я заметил, что у Бриджид загорелые предплечья.

— Да ну! — Я опустился на кровать и постарался почувствовать радость от того, что страдальцев в комнате стало ровно вдвое меньше.

Бриджид взяла меня за руку.

— Тебе все еще плохо?

— Уже хорошо. Я… — Мое эго билось головой о стенки, по телу шел гул. Я стал заикаться, как пиратский диск. — Я… Я…

— Пойдем со мной.

И меня подвели к креслу, стоявшему у окна. Я покосился на Бриджид, которая смотрела в окно. У нее было такое нежное, даже просветленное лицо, что для меня словно мир перевернулся. Буквально в одну секунду, точь-в-точь как говорила Бриджид. Однако я боялся, как бы давешние мутноглазые позеленевшие Двайты не испортили впечатление, и воскликнул:

— Останься! Останься! — и стиснул теплую руку смугленькой Бриджид, почти невидимой в прохладном полумраке.

— Я никуда не ухожу, — отвечала Бриджид, обнажая зубы, что характерно для представителей вида Homo sapience, если они дружелюбно настроены.

— Погоди, как это у тебя получается? — Я стал усиленно улыбаться, не называя ключевого слова — пусть сама догадается. Бриджид догадалась и снова обнажила зубы.

В конце концов я выглянул в окно. На травинах висели капли росы. Они были распределены с такой точностью, будто кто-то затемно ходил по долине с пипеткой и линейкой. Я сказал «Вау!» — еще и потому, что сверкающий луг обрывался непосредственно перед горами, склоны которых были покрыты сетью тропинок и неправильными четырехугольниками небольших плантаций, а в самой дали, словно макет из олова и бальзы, терраса за террасой возникал из утреннего тумана миниатюрный город.

— Благодарение Богу! Благодарение Господу нашему за то, что Он сотворил окна!

— И двери, — добавила Бриджид, закидывая в мой рюкзак свой свитер, две бутылки с водой и два мясистых древесных томата. Мой мозг был не настолько затуманен, чтобы я не помнил: мои солнечные очки, а также блокнот со Списком Важных Дел уже там.

Я был рад выбраться из отравленной рвотными парами комнаты. Пошатываясь, мы с Бриджид выползли на главную террасу. Высоко в невозможно голубом небе заданным курсом шли два плоскодонных кучевых облака. По склонам гор скользили их тени — так по дну бассейна скользят тени пловцов.

После довольно продолжительного промежутка времени мы снова оказались на нашем крыльце и сели рядом. Из громкоговорителей, замаскированных высоко на деревьях, над крокусами и фиалками, над генцианами и драконьими орхидеями, слышалась до боли знакомая песня «Air Supply»[52]: «Солнечный день — это повод для секса. Пасмурный день — это повод для секса…» Цветы с каждым повтором кивали все слаженнее.

— Какая… хорошая… песня…