Лекции об искусстве

Даже в самых тяжеловесных, бессветных массах природа представляет нам всегда некоторые признаки присутствия в них солнечного света; она постоянно дает некоторые места, в которых пар становится видимым исключительно благодаря солнечному свету; этот свет не пропускается паром и держится внутри его; он не сообщается его поверхности, a вмешивается в самую массу; это — парящие хлопья, прекрасные своим золотым небесным цветом; и эта проницаемость, особенно выраженная на теневых сторонах даже самых тяжеловесных облаков, имеющих опаловые и нежные оттенки своеобразного освещения, гораздо больше зависит от лучей, проходящих сквозь облака, чем от тех, которые отражаются на них. И в противоположность этому нет ничего менее прозрачного, чем облака на всех картинах старых мастеров. Как бы далеко ни уходили они в воздушное пространство, как бы ни были блестящи по своему свету, они никогда не кажутся эфемерными и легко испаряющимися и их свет находится всегда на них, а не в них. И это впечатление значительно усиливается вследствие решительной и неизменной определенности их контуров, которых не прерывают, в которые не вторгаются ни надменная синева, ни дерзкие ветры. Здесь нет неравенства, отклонений, утраты и исчезновения линий, нет линий, расплывающихся в ничто, рассыпающихся в брызги; одна контурная линия следует за другой, и ничто, кроме наиболее резко выдавшихся верхушек деревьев и края картины, не мешает нам проследить их на всем их круглом пути, словно берега острова.

Не следует забывать, что все несовершенства и недостатки, встречающиеся в их рисунках, бывают только среди отдельных масс плотных облаков нижней области cumulus, облаков, самых легких для рисования.

§ 15. Дальнейшие доказательства их несовершенства в изображении расстояния

Но природа едва ли когда-нибудь ограничивается этими массами; они составляют не более тысячной доли в ее разнообразных эффектах. Она воздвигает пирамиду из их кипящих пространств, устраивает из нее преграду, подобно горе с серыми облаками cirrus, окутывает ее черным клочковатым сгущенным паром, покрывает открытую часть неба испещренными горизонтальными полями, пробивается сквозь эти последние стремительными, длинными солнечными лучами, разрывает их края местными ветрами, разбрасывает по пучинам синевы бесконечное множество верхних облаков cirrus и даже свободное лазурное пространство распускает в трепещущие тени. И все это проделывается вновь и вновь в каждой четверти мили. Там, где у Пуссена или Клода три сходные массы, природа дает пятьдесят картин, составленных каждая из миллионов менее крупных идей, пятьдесят священных дорог среди запутанных гор, из которых каждая имеет и свои собственные склонившиеся утесы, и трещины, и ущелья, и лучезарные вершины, и окутывающие ее пары, но все они не похожи друг на друга, разве только красотой, все говорят о неустанной, бесконечной работе Вечного Разума. И хотя нет никакой надежды в изображении пространства в какой-нибудь картине передать это неизмеримое и непостижимое величие, но в упомянутых случаях особенно (раньше мы видели, что это относится ко всей вообще природе) художник обязан вполне использовать имеющееся в его распоряжении пространство, как бы мало и ограничено оно ни было; каждая частица его должна давать занятие и пищу для мысли; если бы он разделил это пространство даже на миллионные части дюйма, он все-таки не достиг бы величественной сложности природы, но он должен по крайней мере сделать наибольшее из того, что имеет, не уничтожать разнообразия, увеличивая размеры частей, но повторять своих облачных форм, словом, не оскорблять двух основных принципов природы: подвижности и бесконечности. Запомнив то, что мы видели у Сальватора и Пуссена, обратимся теперь к одному из изображений неба у Тернера и посмотрим, является ли оно

столь же узким в своей идее или столь скупым в своем пространстве.

§ 16. Пример совершенной истины в изображении неба на тернеровской картине Вавилон