Лекции по русской литературе

Как появился «Один день Ивана Денисовича» на страницах «Нового мира»[36]

. Это поворотный пункт не только в истории журнала, но и в истории современной советской литературы. С появлением «Одного дня Ивана Денисовича» прошла пора всех поддавков, всех этих кукишей в кармане, о которых я вам говорил, когда мы обсуждали эстрадную поэзию, всех этих намеков. После этого, когда уже всё сказано было впрямую и все увидели страшный, почти потусторонний мир сталинских лагерей, ГУЛАГа, отпала нужда на что-то намекать, что-то описывать аллегорически, потому что здесь уже задышала страшная трагедия всего народа. Как это все появилось: Солженицын сидел вместе с Копелевым, вы знаете Льва Копелева. Копелев однажды пришел к Твардовскому и сказал: «В Рязани есть один учитель математики, очень скромный, забитый человек, тихий такой (

смеется

), который сидит и пишет. Что он точно пишет, я не знаю, Александр Трифонович, кажется, я с ним вместе сидел. Но я не исключаю, что он пишет хорошую прозу». Твардовский сказал: «Ну что, если хорошую прозу пишет, давай притаскивай его». И Копелев поехал в Рязань, к Сане, как он его называл, – Саня, значит, Солженицын, – и говорит: «Саня, покажи, что ты там корябаешь по ночам». А Саня работал преподавателем математики в рязанской школе и по ночам все корпел, сидел, писал. Копелев прочел «Один день Ивана Денисовича», пришел в восторг и говорит: «Повезу в “Новый мир”». Солженицын сказал, что это никогда не напечатают, они не могут этого напечатать. Солженицын действительно человек посвященный, вдохновенный, он явно это писал для какого-то массированного удара, он готовил огромный удар. Он никогда не мог себя представить внутри советской системы, внутри советской литературы, а получилось так, что он чуть не получил Ленинскую премию. Он оказался абсолютно внутри советской литературы. Копелев привез «Ивана Денисовича» Твардовскому, тот прочел и пришел в полное восхищение. Вещь действительно блестящая, наверное, все ее читали. Она ему еще пришлась по душе, видимо, потому, что в центре ее – народный характер, а не какой-то там интеллигент, понимаете. В это время уже стали появляться лагерные вещи, мемуары и повести, но Твардовский не всё принимал. В частности, с книгой моей мамы, Евгении Гинзбург, получилась не очень хорошая история. Она принесла «Крутой маршрут» тоже в «Новый мир» в расчете на публикацию. «Крутой маршрут» в конце концов вышел на Западе и стал своего рода бестселлером в шестьдесят седьмом году в Европе, вообще во всем мире. А Твардовский отказался печатать, он сказал: «Ну, знаете ли, эти дамочки из высших слоев общества стали писать об этой трагедии, только когда оказались там сами. А вот о народной трагедии они не писали». И вещь была отвергнута, и потом она вышла уже в Италии. Что касается «Одного дня Ивана Денисовича», Твардовский решился на невероятно дерзкий поступок: он позвонил Хрущеву, соединился непосредственно с ним и попросил его прочесть эту повесть. Мы уже говорили, по-моему, с вами о том, насколько противоречив был Хрущев в своей деятельности. С одной стороны, он ненавидел Сталина и делал все, чтобы кишки из покойника вытащить покрепче. С другой стороны, ему хотелось, чтобы коммунистическая идеология была незыблема, чтобы всё оставалось по-прежнему. Поэтому одной рукой он делал одно, другой рукой – другое. Вот одной своей рукой он одобрил то, что вызвало ярость сталинистов, ярость партийного аппарата. Он разрешил печатание «Одного дня Ивана Денисовича». И я помню, что восхитился, когда прочел «Ивана Денисовича», кроме всего прочего, тем, как там употребляется мат, матерные слова. Говорят, что этот способ передачи матерщины нашли прямо в редакции «Нового мира»: он говорит там «маслице-фуяслице», то есть некоторое искажение матерного слова делает его как бы печатным, понимаете? Таким образом они находили выход. Спустя много лет я этот прием в своей собственной работе употребил, «В поисках жанра», но в гораздо более широкой пропорции, и изобретал такие слова, которые звучат как мат, но матом не являются.