Лекции по русской литературе

И звезда Солженицына после «Одного дня» взлетела, как ракета на небосвод, и одно за другим стали появляться блестящие его сочинения. На мой взгляд, его лучшим в литературном смысле произведением является рассказ «Матренин двор». Это абсолютнейший шедевр. Рассказ – такой жанр, который показывает силу писателя. Рассказ – это не просто короткое произведение. Он отличается от повести и от романа не только размерами, рассказ равносилен яблоку. К яблоку вы уже ничего не прибавите и ничего уже из яблока не вынете, если вы вынете что-то из яблока, это уже будет не яблоко, а разрезанное яблоко, да? Когда вы нечто прочитываете и говорите: «О, да это же рассказ» – значит, это удача. Рассказ написать очень трудно, вы можете написать коротенькое сочинение, но это не будет рассказом. Вы можете написать более или менее длинное сочинение, но это будет рассказом. Рассказ – это школа прозы, самый сложный, самый трудный жанр, когда нельзя ни вытащить ни одной нитки, ни вбить ни одного лишнего гвоздя. Рассказ – это всегда шедевр, я бы так сказал. «Матренин двор» – это такой шедевр. И вдруг на фоне этого ужасного возмущения… а мы-то знали, какое идет страшное возмущение в партийных кругах, что вдруг раскрылось, какие жуткие лагеря, как люди загибались, как люди погибали от голода, становились доходягами, как они теряли человеческое достоинство, как они эту несчастную баланду выскребали, пайку хлеба делили, хитрили, чтобы выжить, и так далее. В общем, на фоне всего этого вдруг объявляют, что журнал «Новый мир» выставляет Солженицына на соискание Ленинской премии. Определенные круги партийной элиты поддерживали его: какой бы ты ни был реакционер, какой бы ты ни был сталинист, но против Хрущева не попрешь, против генерального секретаря партии трудно что-либо сказать. Если он поддерживает эту книгу, значит, ты молчи, и всё. И поэтому они до поры замолчали, и Солженицын был очень близок к тому, чтобы получить Ленинскую премию.

Есть такой редактор «Литературной газеты», Александр Чаковский. В свое время в Америке, когда он приехал, его называли watchdog of socialism

[37]. Хитрейший тип, беспринципный, циничный, графоман, пишет романы ужаснейшие совершенно о войне. И, видимо, осуществляет [сторожевую функцию] в своей газете, «Литературная газета» почти уже стала филиалом госбезопасности, она задания выполняет. Я помню, что году в семьдесят шестом – семьдесят седьмом он стал меня почему-то вызывать к себе и со мной вести беседы. Он как бы боролся за меня, он чувствовал неладное, он говорил: «Я чувствую, куда вы скатываетесь, и я очень не хочу, чтобы вы ушли из нашей литературы, надо нам прояснить какие-то позиции». Он закрывал кабинет, и мы с ним по часу, иногда больше, обсуждали разные вопросы, спорили. И вот когда коснулись Солженицына, Чаковский сказал: «Ну уж такой матерый, такой махровый враг, антисоветчик, как Солженицын…» Я говорю: «Вы сами сделали его врагом». Тоже с определенной демагогией, конечно, в спорах с такими людьми нужно применять демагогию. Он говорит: «Что это вы имеете в виду?» Я говорю: «Понимаете, диалектически все цепляется одно за другое. Если бы…» Он говорит: «Я всё понимаю, я понял, что вы имеете в виду! Если бы мы ему тогда дали Ленинскую премию, он не стал бы Солженицыным!» В принципе, я не исключаю того, что, если бы Солженицыну дали Ленинскую премию, он бы не стал Солженицыным сегодняшним, но и они бы не стали тем, кем сейчас являются, вот в чем дело. Всё действительно цепляется одно за другое: если бы Солженицыну дали Ленинскую премию, следовательно, в литературе установился бы определенный поток правды. Если бы Солженицына вдруг избрали депутатом Верховного Совета СССР, что вполне естественно, тогда не исключено, что Солженицын бы встал во время сессии Верховного Совета, где они все хлопают (изображает аплодисменты) и поднимают руки, и задал бы вопрос, почему у нас такой большой военный бюджет? Одно идет за другим, одно за другим. Значит, если бы они дали [премию], они бы не создали феномена Солженицына, но и сами не такими были бы, как сейчас, понимаете?