Ленин

Бобков (заместитель председателя КГБ СССР): Главная причина выпуска на сцену такой идейно порочной пьесы – отсутствие контроля. Но надо учитывать, что иногда и заявка на пьесу хорошая, и текст пьесы неплохой, а спектакль выходит идейно вредный, то есть до таких кондиций его доводит режиссер…

Соломенцев: …Рассматривать надо этот вопрос под более широким углом зрения… Мы уже не раз сталкивались с протаскиванием на сцену и в кинематограф идейно вредных произведений, которые рассчитаны на незрелую публику, на молодежь… Кому, например, нужно такое произведение, как идущая во МХАТе пьеса Вампилова «Утиная охота»? Она очерняет весь наш строй.

Горбачев: Не возводя этот случай в абсолют, надо прямо сказать, что мы обязаны давать бой такого рода явлениям и ничего не спускать на тормозах. Ведь послушайте, что заявляет один из персонажей этой пьесы в своем разговоре с отцом: «Какие, говорю, бать, сейчас идеалы, что ты народ смешишь, какие, ну хоть один, говорю, назови? Трясется весь. Сволочь, говорит, народ стал. Буржуй и быдло. Без закона живут. Успокойся, говорю, время нынче такое…» Разве можно пройти мимо этих слов? Уже одно это, с позволения сказать, изречение должно было бы насторожить любого советского человека. И уж тем более работника культуры или цензора.

Мы должны констатировать, что допущены бесконтрольность и отсутствие политической бдительности…{129}

Я не буду комментировать довольно обычный, но очень характерный для советской системы документ. Ведь фактически еще в начале перестройки, например, секретарями творческих союзов могли стать лишь те кандидатуры, которые одобрены всемогущим Политбюро. По существу, сталинский порядок сохранился на десятилетия. Например, 25 января 1939 года Политбюро принимает постановление: «1. …Утвердить состав правления Союза писателей СССР в составе: тт. Герасимова, Караваева, Катаева, Федина, Павленко, Соболева, Фадеева, Толстого, Вишневского, Лебедева-Кумача, Асеева, Шолохова, Корнейчука, Мошашвили, Янко Купалы.

2. Секретарем президиума правления утвердить т. Фадеева…»{130}

О какой творческой свободе могла идти речь? Такой порядок сохранялся десятки лет. Поэтому приведенная стенограмма – историческое свидетельство не только узурпации прав интеллигенции, но и неистребимости стремления ее к свободе самовыражения, мысли, творчества.

И десятилетия спустя интеллигенция была способна на протест, на интеллектуальное сопротивление, хотя и пассивное. Как и раньше, партийное руководство уже на самом пороге явления, которое Горбачев назвал «перестройкой», стремилось сохранить монополию не только на власть, но и на мысль. Даже Горбачев, человек-реформатор, который видел дальше и глубже своих коллег по Политбюро, в то время вынужден был делать как все, как всегда, поступать «по-ленински».

Тем не менее этот обычный пространный партийный документ подтверждает истину – большевики всегда боялись свободомыслия. Именно этим и объясняется долгая трагедия российской интеллигенции.

Ленин и церковь

Электричество заменит крестьянину Бога. Пусть крестьянин молится электричеству; он будет больше чувствовать силу центральной власти – вместо неба{131}.

Так говорил Ленин, беседуя с Милютиным, Красиным и некоторыми большевиками, обсуждая проблему электрификации России.

Электричество крестьянин принял, но оно ему не заменило Бога. Он, Бог, у крестьянина, мужика был с детства в душе, внесенный туда общинным воспитанием, изумительной красотой и искусством религиозного обряда, великолепной литургией музыки. Наверное, Бог крепче держался бы в душе россиянина, если бы он не был так тесно связан с царем. Пал царь, зашаталась и вера. Ленин тонко учитывал феномен российского двуединства религии и монархии.

Российская империя, рассыпавшись, воскресла в империи советской. Она предстала перед миром в своем греховном величии. В обществе на место религии была декретирована идеология марксизма-ленинизма. Эта светская религия, однако, несмотря на проповедь безграничного насилия к своим врагам, не смогла полностью уничтожить в великой стране церковь и религию. Хотя усилия для это были приложены титанические. Николай Бердяев писал в изгнании: «Русский народ – народ апокалиптический. Он сделал опыт осуществления социализма. Он не принял гуманистической цивилизации с демократией и парламентом, и в этом трагическом опыте выявились последние пределы социализма, изобличающие его природу. Люди Запада должны многому научиться в этом опыте. Действительность показала, что вопрос о социализме не есть вопрос экономический и политический: это вопрос о Боге и бессмертии. Я вам советую над этим задуматься»{132}.